Наконец, мы доехали до желанного места.

Около села Аствацашен, на восточной стороне, посреди обширного поля высится остроконечная гора, грозно господствующая над окружающей равниной. На ее вершине сохранились обломки величественных сооружений наших предков-великанов, известные в народе под названием «крепость Айк».

— А как называется гора? — спросил я Аслана.

— По-турецки: Боз-даг, то-есть Серая гора, — ответил он.

Завладев нашей страной, турки постарались уничтожить, изгладить из памяти все заветные и священные для армян места, сделать чуждым народу все национальное, что свойственно ему. Они изменили названия наших гор, наших рек, наших долин и деревень. Страну, считавшуюся исторической колыбелью нашего народа и заселенную по сие время армянами, они прозвали «Курдистан».

— А старинное название горы какое?

— К сожалению, не знаю. В книгах не приходилось встречать, а народ не помнит.

Продолжать путь в гору на лошадях было невозможно. Мы спешились. Проводники остались при лошадях, а мы с Асланом стали подыматься по тропинке, совершенно стертой временем. Мы карабкались по ужасающим скалам, отвесным утесам, пробирались по узким ущельям и зарослям кустарников, которые попадались нам по дороге. Но я не чувствовал трудностей пути, благодаря великому вожделению увидеть заветную твердыню, где жил и где боролся с могучими титанами наш прародитель, защищая свою семью из трехсот душ. Эти триста душ составляли тогда весь армянский народ, с этими тремястами он овладел всем Айастаном[111]. От вековых катастроф и разрушений сохранилось еще многое, что носит следы великих дел наших титанов: искусственные пещеры, пропадавшие в глубине горы и служившие некогда потаенными путями сообщения, выдолбленные в скалах водохранилища, куда по трубам стекала дождевая вода и хранилась на случай осады, так как на горе не существовало родников, всякие кладовые, где хранились запасы и оружие. Остроконечная гора, казавшаяся снизу лезвием ножа, превращалась на вершине в плато. Здесь виднелись следы многочисленных мест пребывания людей, находивших убежище во время грозившей опасности. На самой вершине возвышалась цитадель крепости. Стены, башни и другие укрепления в свое время были настолько грандиозны, что свалившиеся оттуда глыбы ныне грудами покрывают огромное пространство до самого подножия горы. Лишь следы искусного молота и циркуля, да стойкий известковый цемент отличали громадные камни от окружающих скал. Только руки гигантов в состоянии были нагромоздить такие глыбы одна на другую и воздвигнуть горные пирамиды. Аслан, поднявшись на обломки исполинских руин, с особенным воодушевлением обозревал окрестности, обширную даль: проницательным взглядом своим будто измерял необъятное пространство зеленеющих долин вплоть до далеких гор, до голубого моря…

Спустившись с крепости, Аслан сел на лошадь и, не сказав ни слова, направился в южную часть ущелья Айоц-Дзор к горам Рштуни. Проводники, зная, по-видимому, куда он едет, повернули коней в ту же сторону. Я последовал за ними. Долго мы ехали молча. Каждый из нас был погружен в свои думы, подавленный впечатлениями, произведенными на нас разрушенной крепостью.

Был нестерпимо душный день, когда раскаленные горы и камни пышут огнем и ты чувствуешь себя, словно в печи. Пот льет с тебя, оставляя на лице густую соляную кору, губы трескаются, глаза горят. Подобно мелкой, едва заметной пыли, миллионы насекомых кружатся над головами путников. Вместе с воздухом проникают они в нос и рот, лезут в глаза, заполняют уши своей неугомонной музыкой. Нет возможности избавиться от их укусов! Все обнаженные места на теле — лицо, шея, руки — как бы исколоты тоненькими иголочками. Ужаленные места воспаляются, горят. Они сосут твою кровь и взамен вливают в тебя яд. Очевидно, такова судьба этой страны: высосать все ее соки, насытиться и взамен оставить ей лишь отраву…

Раскаленный воздух распаляет воображение. Смотришь на небо — словно громадный монастырь повис в воздухе, с куполами, колокольней; смотришь вдаль, в сторону моря — ангелы небесные в полном вооружении мчатся на конях по воздуху, огромные стада овец пасутся в небесных пастбищах и горах. Что это? Я во власти призраков и привидений? Хочу спросить проводников, они знакомы с местностью, быть может, разъяснят в чем дело. Но они могут счесть меня за помешанного и посмеются надо мной! Наконец, я набрался смелости и рассказал об всем Аслану. Он объяснил мне естественные причины подобных воздушных явлений, и я был поражен. Что за дивная вещь наука! Сколько предрассудков и суеверий рассеивает и уничтожает она!

В этот час дня дороги совершенно пустынны. Изредка попадались нам всадники то группами, то в одиночку. Сидя на маленьких ретивых конях, с длинными тростниковыми копьями в руках, железным щитом за спиной, пистолетами за поясом и кривой саблей на бедре, они словно ехали на бой или возвращались с поля брани. Окинув нас подозрительным взглядом, они здоровались и проезжали.

— Это разбойники? — спросил я проводника.

— Как бы вам сказать, — улыбнулся в ответ один из них, — все они разбойники, ведь разбой — их ремесло. Те, что проехали — обычные путники. Если встретится добыча по зубам, они не прочь ограбить, но когда увидят, что трудно обобрать — поздороваются и проедут мимо.

— Выходит, они ограбили б нас, если б мы были безоружны?

— Ну, разумеется!

Слова проводника не успокоили меня. Я вспомнил зловещего зайца, перебежавшего дорогу. Нет, с нами непременно приключится беда!

Встречались также и курдские женщины, группами и в одиночку, направлявшиеся к подножью ближайших гор, где были раскинуты их шатры. Жалкие существа! Ободранные, босые, шли они по узкой, покрытой терновником дороге, которая была непригодна ни для проезда, ни для пешего хождения, скорей походила на узенькую тропинку. Они плелись под тяжестью сухих кустов и корней, собранных по окрестным холмам для топки печей. Мужья восседали на прекрасных конях, а несчастные жены стонали под непосильной ношей. Я вновь обратился к проводнику.

— Откуда они?

— Разве про курда можно сказать, откуда он. Курд — кочевник, сегодня пасет овец здесь, а завтра глядь — за десятью горами!

Солнце уже склонялось к закату, но в воздухе не чувствовалось свежести. Жажда мучила меня. Я готов был отдать полжизни за глоток воды, но до родника было далеко.

— Я захватил с собой артамедских яблок, — промолвил проводник и, остановив лошадь, достал из хурджина[112] несколько сочных плодов.

— Откушайте, — предложил он мне, — это утолит жажду.

Я снял кожуру ножом и с большим удовольствием стал есть сочные кисловатые яблоки. Несчастные курдянки, несмотря на тяжесть ноши, бежали за нашими лошадьми, подбирали с земли кожуру и ели с неменьшим аппетитом. Проводник дал каждой по яблоку. Их радости не было границ.

— Сколько у тебя возлюбленных? — спросил я у одной.

— Я замужняя, — расхохоталась в ответ курдянка, — а вот у той их много, чтоб ей ни дна, ни покрышки!

И ударила по голове незамужнюю подругу.

— И ты верно, не прочь отведать побочной любви!

— Когда муж бьет — да.

— Сколько у вас баранов?

— Пятьсот.

— Пятьсот! И ты тащишь на себе хворост?

— Иначе нельзя: коли не буду таскать, муж прогонит из дому и заведет другую.

Мы проехали дальше.

— Неужели курдянки легкого поведения? — спросил я проводника.

— Нельзя сказать про всех курдянок. Вот это племя — помесь с цыганами. Вообще, девушка у курдов пользуется большей свободой, чем замужняя женщина: та считается собственностью мужа.

Вдали, у подножья горы Артос показались шатры, озаренные желто-багровыми лучами заходящего солнца; они пылали огнем. Но вот солнце зашло, и чудесное видение исчезло. Все погрузилось в непроницаемый мрак. Теперь там вспыхивали, подобно маякам, огоньки, маня нас к себе.