— Я был у паши, — сказал Аслан, — он мне показался крайне лукавым.

— И лживый, к тому же, — прибавил Айрик, — как и всякий турецкий сановник.

Вечером, когда стало прохладнее, Айрик повел нас показать окрестности монастыря. С наслаждением показывал нам все, что он создал, делился с нами проектами на будущее. Этот энергичный человек производил на меня впечатление специалиста в области сельского хозяйства, которому известны все растения своего участка, все сáженцы, который изучил их жизнь, знаком с их особенностями и так их любит, как нежная молодка взращенные ею цветы. Он показывал поля, говоря, что вот здесь начато возделывание марены[82], это первый опыт, который обещает много выгод, — вот вам тута[83], и мы намерены заняться шелководством, а дальше — картофельные поля.

Он говорил:

— Несколько лет тому назад картофеля здесь не знали. Наш монастырь первый стал разводить его, с большим трудом удается нам убеждать окрестные села перенять наш опыт. Священники все еще спорят, можно ли есть картофель в постные дни.

Аслан улыбнулся.

— Меня обвиняют, — продолжал он, — что я открыл при монастыре земледельческую школу; говорят, это противоречит назначению монастыря. Посудите сами, г. доктор, кто, как не монах, должен иметь понятие, как возделывать землю. Ведь монастырь не только место для молитв; у него имеется обширное хозяйство, и для ведения его необходимо приобрести земледельческие навыки. Прочтите надписи на стенах монастырей и вы убедитесь, что и в давние времена наши цари, князья и княгини, а ныне благочестивые люди, жертвовали и жертвуют монастырям деревни, обширные леса, сады, поэтому монастыри в нашей области и вообще в Армении — самые богатые землевладельцы. Как же монахи могут управлять поместьями, если не знакомы с сельским хозяйством? Всякий подрядчик надует их, даже наиболее добросовестный. Не умея управлять, они по ветру пустят имения, как это случалось неоднократно.

— А не предвидите ли вы опасности в том, что монахи вместе с богатством получат и образование? — спросил Аслан.

— Какой же вред может принести образование? — изумился Айрик.

— Вред, который называется «клерикализмом». Необразованное духовенство неопасно, безвредно, но когда станет просвещенным, оно окажется силой, будет повелевать народом, эксплуатировать его.

— Вряд ли это может случиться у нас. «Клерикализм» противоречит духу нашей церкви. Наша церковь вполне народная. Да если духовенство станет образованным, начнет угнетать и эксплуатировать народ, то ведь и народ станет образованнее, и две силы уравновесят одна другую. Духовенство тогда опасно, когда оно по своему развитию стоит значительно выше, чем народ.

В виду крайней спорности вопроса Аслан не возразил ничего.

Солнце садилось. Мы вернулись в монастырь. Айрик просил нас остаться ночевать, но Аслан поблагодарил его, сославшись на неотложные дела в городе. Аслан велел мне приготовить лошадей к отъезду. Я отправился в конюшню, оставив Аслана наедине с Айриком.

Солнце уже зашло, и сумерки надвигались все гуще, когда мы, сердечно простившись с Айриком, выехали из монастыря. Мы стали спускаться по крутому скату Варагской горы. Благодаря заботам Айрика дорога была утрамбована, и ехали мы без труда. Нас сопровождал священник Егише. По какому делу пришел он в монастырь, почему поехал с нами и о чем вел беседу с Асланом — не знаю, они ехали шагах в пятидесяти впереди меня.

Прошлое и настоящее о. Егише весьма интересно. Систематического образования он не получил. Еще с юношеских лет он, подобно философам древности, долго блуждал по разным странам в поисках знания. Обращался к известным грамматикам, риторам, логикам, богословам, вступал даже в братство монахов-пустынников, но нигде не мог удовлетворить неутомимой жажды знаний; побывал и в школе иезуитов, но скоро покинул ее. Живал у шейхов Дамаска и у раввинов Ливана. Бродячая жизнь и неудачные поиски знания развили в нем своеобразный скептицизм. Иначе и быть не могло. Ему не удалось найти чистых и ясных истоков истины. В его время не существовало еще хорошо поставленных школ. Встречались лишь одиночки-учителя, которые, придавая своим скудным и жалким познаниям большую ценность, дорого продавали их, как жрецы свою святыню. Нужно было наняться к ним в услужение, угождать их прихотям до тех пор, пока они сочтут достойным поделиться крупицей своих знаний.

Но о. Егише был человек здравого смысла. Долголетний опыт, непосредственное соприкосновение с различными людьми выработали в нем вполне самостоятельные убеждения, и его взгляды, зачастую и неправильные, были плодом его собственного мышления. Вернувшись к себе на родину, в Ван, он встретился с Айриком, подружился с ним и под его влиянием мысли его приняли совершенно иное направление. И вот тогда решил он посвятить себя воспитанию детей. Согласно его желанию он был рукоположен в священники, полагая, что духовному лицу предоставится более возможностей работать среди народа. Чтобы иметь независимее положение, а главное, во избежание столкновений со священнослужителями, отказался от прихода и других доходов, получаемых священниками. Отец Егише открыл у себя на дому школу для девочек, — первую женскую школу в Ване, но, как новое начинание, она просуществовала недолго. Его собратья восстановили невежественных прихожан против нововведений о. Егише: образование, мол, развращает девочек. Епархиальный начальник, конечно, мог успокоить взволнованное общественное мнение, но он, со своей стороны, стал разжигать страсти, и на третьем году школа была закрыта. Эта неудача доставила о. Егише много огорчений и тяжелых душевных переживаний в первую пору его деятельности. Но о. Егише не впал в отчаяние, он был терпелив и дальновиден.

Уже стемнело, когда мы вернулись в Айгестан. Отец Егише пригласил нас на ужин. Аслан, никуда не ходивший по приглашению, на этот раз с удовольствием принял приглашение… Ужин прошел довольно весело. Отец Егише рассказывал приключения из своих путешествий; что видел и делал в различных странах, говорил об Айрике, об его трудах, о невежестве местных священнослужителей. Я с интересом слушал эти занимательные рассказы.

Когда убрали со стола, Аслан спросил:

— Как вы думаете, она сегодня придет?

— Непременно, сегодня ночью, — ответил вполне уверенно о. Егише.

— Но ведь это ей будет нелегко? — усомнился Аслан.

— Она знает свое дело, достаточно у ней ума и сноровки.

Аслан с нетерпением поджидал сестру священника.

За время пребывания о. Егише на чужбине семью его постигла двойная утрата: скончалась мать, а единственная сестра, оставшаяся в сиротах, была похищена турком, стала его женой. Подобное насилие было обычным явлением, поэтому армянское общественное мнение отнеслось к нему весьма снисходительно. Отец Егише безумно любил сестру и не в силах был забыть постигшей ее беды. Его возмущало, что магометанам не возбраняется не только с легкостью уводить христиан, но и обращать их в свою веру. Раз девушка-армянка выходит замуж за магометанина или армянин женится на магометанке — добровольно или против воли — они обязаны порвать все связи с сородичами и не вправе называться армянами. При встрече с армянами им запрещено говорить по-армянски; они не смеют бывать даже у родных; должны избегать армян и считать их нечестивыми, «гяурами». Однако сестра о. Егише составляла редкое исключение: она осталась верной своей нации и религии и очень скрывала от магометан свои мысли и чувства. Она любила брата и тайком виделась с ним, развлекалась с его детьми и возносила хвалу богу за благоденствие отцовского дома.

Телли-Хатун — так звали ее теперь — была женою щефа полиции Латиф-бека, одного из тех преступников, которые из должности полицейского извлекают всяческие выгоды для удовлетворения безнравственных страстей своих. Он был тайным сообщником воров и разбойников, защитником бандитов, соучастником кровавых преступлений; едва ли в городе совершалось какое-либо беззаконие помимо него. В то же время он был любимцем губернатора-паши.