Луна постепенно поднялась из-за гор и своими серебристыми лучами осветила горы. Но прекрасная картина не произвела на меня никакого впечатления. Голова моя еще была полна этими темными мыслями, сердце мое томили тревога и досада. Не знаю, почему мной овладело вновь волнение, которое терзало меня. Вскоре мне стало так тяжело, что слезы полились из моих глаз и я стал горько рыдать.

Ночь я провел в каком-то лихорадочном бреду. Перед рассветом только мной овладела дремота, но и тогда я не успокоился, так как меня стал томить целый рой сновидений… Боже, чего только я не видел во сне! Мне снились ангелы и дьяволы, ад и рай, одним словом, тысячи радостных и грустных видений волновали мое сердце то радостью, то печалью и страхом… Когда я проснулся, все мои сны рассеялись как туман. Но одно сновидение запечатлелось в моей памяти, и я до сих пор его помню…

Мне снилось, будто река Сола разлилась как во время весеннего половодья. Волны ее подымались даже выше, чем во время весеннего разлива. Поток бешено бурлил, кипел и пенился. Он увивался, подобно страшному дракону. Его мутные волны уносили с собой все, что встречали по пути. На моих глазах они несли мебель, утварь, трупы людей, младенцев вместе с их люльками…

Господи, думал я, сколько домов разорено этим бушующим потоком, сколько семей уничтожено?.. Я видел, как несчастные жертвы бурных волн всплывали на поверхность воды и как их снова поглощали жадные волны. Иногда эти жертвы плыли совсем близко от берега — стоило протянуть руку и можно было бы их спасти, думал я во сне…

Я видел Каро, Аслана и Саго. Они были такие же маленькие, как в то время, когда мы вместе учились в школе, когда мы шли вместе собирать на дне высохшего потока вещи, выкопанные и принесенные его волнами из развалин Кеойна-Шаара. То не было сном. А теперь я видел моих товарищей в том же возрасте, и они показывали мне плывущих в волнах потока погибающих людей и говорили: «Гляди, Фархат, как погибают эти несчастные люди, давай спасать их!».

Когда я вновь посмотрел на бурно несущиеся волны, я увидел там несколько знакомых мне лиц — Марию, Магдалину, моею отца, мою мать. В глазах у меня потемнело, я бросился, чтоб спасти их, но в этот миг рыхлый берег провалился, и я полетел в пучину вод… Как легкую перинку носили меня волны. То я погружался в глубину, то вновь всплывал на поверхность. Я вновь видел милых, дорогих мне людей с бледными от ужаса лицами… Я пытался приблизиться к берегу и выбраться из воды, но это было невозможно. Силы мои слабели, я уже тонул… Я звал Каро, Аслана, Саго, прося их спасти меня, но вдруг я увидел, что и их несут бурные воды потока…

Вдруг появились две женские фигуры, которые протягивали мне руки и пытались спасти меня. Одна из них была грустна и слезы лились из ее глаз, другая была радостна и глаза сверкали огнем. Мне казалось, что это два ангела, сошедших с неба… Вдруг я узнал их — одна из них была Соня, другая — Маро… Но тут я погрузился в воду и больше не всплывал на поверхность…

Когда я проснулся, около меня стоял Каро.

— Ты болен, Фархат, — сказал он взволнованным голосом. — На тебе лица нет! Ты говорил во сне ужасные вещи…

Я ответил, что сон мой был неспокоен, и я чувствую себя не совсем здоровым, что голова у меня сильно болит и во всем теле чувствую ломоту, словно меня били… Каро мне сказал, что они по «одному делу» отправятся в монастырь св. Варфоломея и оттуда вернутся на следующий день вечером. Он посоветовал мне остаться у старого охотника, прибавив при этом, что я вероятно простудился, кочуя под открытым небом. Он велел мне выпить чего-нибудь горячего, вспотеть хорошенько и сказал, что тогда я скоро поправлюсь. Когда они сели на коней, чтоб отправиться в путь, ко мне подошел Саго и глухо прошептал:

— Поди домой, счастливчик, там прелестная Маро исцелит тебя…

Заря только что занималась, а Асо уже не было в шалаше. После отъезда товарищей я остался один. Что мне делать? Куда идти? — думал я. Пойду-ка домой, к старому моему другу, там «Маро меня исцелит…» Но нет, не пойду. Пускай Маро не узнает о моем нездоровье, у нее слишком мягкое сердце, пожалуй, еще заплачет… Пойду лучше немного погуляю, может быть свежий, горный воздух оживит меня.

Утренняя роса еще не высохла и ярко блестела под лучами восходящего солнца. Воздух был пропитан мягкой влажностью, которая освежала лицо. Дальние горы были еще окутаны легким покровом тумана.

Мое расслабленное тело немного освежилось и окрепло, хотя мной еще владело волнение. Я шёл безмолвно, погрузившись в размышления. Куда шел, я и сам не знал. Но что-то тянуло меня дальше от всякого человеческого жилья. Вчерашний сон не давал мне покоя. Я все еще был во власти ужасных картин, виденных мной во сне. Что значил этот страшный поток? Что значило бурное течение его волн, которые пенились и глухо ревели, которые несли столько несчастных жертв и в числе их дорогих моему сердцу людей?.. Наконец, что значило появление Сони и Маро и их попытки помочь мне, спасти меня? Разве от них зависело мое спасение, разве могли они меня спасти? Нет! Уже до их прихода я погружался в пучину волн, я уже был обречен, меня волны хоронили в холодной и сырой могиле…

Разве наша жизнь не была таким же сновидением? Разве нас не несло также течение жизни в своем бушующем потоке?..

Я шел по долине, где возделанные поля обещали обильную жатву. Всюду кругом кипела работа. Тут пашут, там сеют, а там дальше пасутся стада. Все в движении, всюду жизнь, всюду труд!.. Да, «не ленив этот народ», вспомнил я слова Каро. И вот такой народ так несчастен!..

Вдруг до меня донеслись звуки песни, которые сладко различались в свежем утреннем воздухе… Ясно и отчетливо слышал я слова песни:

Пел эту песню, как оказалось, Асо, который неподалеку пахал. Я подошел к нему.

— Бог в помощь! — сказал я.

Асо принял мое приветствие и продолжал свою работу. Я спросил его, соответствует ли действительности то, что говорилось в его песне, действительно ли его положение таково, что он зимой будет обеспечен хлебом, а его скот кормом? Он ответил, что мы обыкновенно поем о том, чего нет и добавил, что лучше работать бесплодно, чем сидеть без дела, ибо безделье удел мертвых.

— Эта земля не помещичья, — сказал он.

— А чья же?

Он ответил, что эту пашню его отец купил у жены какого-то курда, которая сильно нуждалась и вынуждена была продать свою землю и поэтому за нее Асо не платит налог, она собственная и свободна от налогов. Когда я высказал мнение, что хорошо было бы, если б каждый крестьянин владел клочком земли, Асо ответил, что правда, это было бы хорошо, если б только позволили. Затем он добавил, что ведь у крестьян нет денег, чтоб купить землю, а если и покупают, то помещики начинают враждовать и притеснять их — то воды не дают для орошения, то подсылают своих людей, которые портят посевы, то поджигают стога жатвы, одним словом, делают все, чтобы отбить у крестьян охоту иметь собственную землю, и чтоб крестьянин вечно оставался при убеждении, что он без помощи и покровительства «ага»-помещика не в состоянии жить…