Как ни приятно было гостеприимство пастуха, однако мне нужно было скорее пуститься в путь, иначе я рисковал не застать Аслана.

За последнее время я присмотрелся к нему и убедился, что для него не существует ни друзей, ни приятелей, раз они мешают его «делу», которое стояло для него на первом плане. Я даже допускал, что он совершенно позабыл о моем существовании, как забыл о существовании Сони, которую когда-то так нежно и пылко любил.

— Эта маленькая любовь, — сказал он однажды, — не имеет никакого значения в сравнении с той великой любовью, которой переполнено теперь мое сердце…

Палатки пастухов были расположены в ущелье. Каждая семья имела свою палатку. Здесь было несколько сот палаток, расположенных отдельными группами. Каждая группа палаток принадлежала жителям одного села. На кочевку все они выезжали вместе, но жителям каждого села было отведено в горах отдельное пастбище. Все они занимались не только скотоводством, но и земледелием. На кочевку, в горы уходила лишь часть семьи. Другая часть оставалась в селе и обрабатывала землю. Она легко справлялась с обработкой, так как посевы искусственно не орошались. Вся забота об орошении лежала на самой природе. Мужчины здесь пасут стада и охраняют их. Все заботы о домашнем хозяйстве ложатся на женщин. В этом трудолюбивом обществе никто не сидит без дела. Женщины занимаются не только молочным хозяйством, но также прядут всю шерсть и ткут из нее ковры. Ими изготовлены все тонкие ткани, которыми гордится Ван и из которых шьют себе одежду богатые князья. Эти женщины знают из каких растений и из какой руды можно добыть ту, или иную краску и сами же красят пряжу в те красивые цвета, которыми славятся ванские шерстяные ткани. Из всего этого нетрудно заключить, что этот народ давно вышел из дикого состояния и давно уже знаком с ремеслами. Женщина здесь — человек в полном смысле этого слова.

Отношения женщины и мужчины совершенно свободны. Эти отношения сохранили всю свою патриархальную простоту и свободны от лжи и лицемерия, гаремных нравов, господствующих в других частях Армении и в Персии, где армянки под влиянием магометан утратили национальные особенности своего характера.

Еще более свободны здесь девушки. Правда, они не привыкли говорить о любви и не умеют кокетничать с юношами. Однако им не воспрещается говорить с молодыми людьми и гулять с ними. Благодаря этому здесь укоренились простые, спартанские, невинные отношения между мужчиной и женщиной. Они относились друг к другу, как дети одной семьи, как брат и сестра.

«Свободу можно найти на двух противоположных полюсах человеческой жизни, — говорил Аслан, — там, где человеческая жизнь еще не утратила своей патриархальной простоты и там, где она озарена светом высшей культуры. А между этими двумя полюсами царит рабство».

— Здесь жизнь народа стоит еще на первом полюсе, — думал я. Старик-хозяин, видя, как я спешу уехать, велел приготовить лошадей и приказал своему среднему сыну проводить меня до шатров С.-бека.

При этом он говорил:

— У тебя украли коня. Было бы для меня позором не подарить коня приемному сыну одного из лучших моих друзей, гостившему у меня в шатре и допустить, чтоб он ушел от меня без коня. Поэтому ты должен принять в дар коня, на котором сейчас поедешь.

Я отказывался, но меня связывала ложь Мхэ о том, что у меня украли коня.

Старик настаивал на своем, заявляя, что он будет очень обижен, если я нарушу их обычай гостеприимства и не приму его дара.

— Хорошо, — ответил я, — ведь вы даете мне коня взамен моего, которого украли. Я возьму коня с условием, что если найду своего, то верну вам вашего коня.

Старик, однако, настаивал, говоря, что он дарит мне коня не только потому, что у меня нет коня, а желая чем-либо почтить меня как гостя, как сына «своего друга».

— Какого друга?

— Старого охотника, — ответил он.

— А вы откуда узнали, что я им усыновлен.

— Я все знаю, — таинственно ответил он.

Семья хозяина ласково прощалась со мной и проводила меня, как родного. Казалось, будто я годами жил среди этих людей. Мы пустились в путь.

Сын хозяина, сопровождавший меня, был настоящим воином-рыцарем. Он держал себя так, точно он и его конь составляли одно целое. Я никогда не забуду того, что он сказал мне по пути: «Мы живем среди мечей…»

Мы ехали по ровному пути, а не по тем тропинкам, по которым вел меня Мхэ.

Вечером мы прибыли к шатрам С.-бека.

Мы прибыли к палаткам бека езидов вечером. Солнце уже село. Два человека ждали нас на полдороге и повели нас прямо в палатку бека.

Аслан был там.

Увидев меня, он сказал:

— Наконец-то ты приехал! — и что-то, похожее на улыбку, скользнуло по его холодному лицу.

Палатки езидов были разбиты в зеленой долине. Их было несколько сот. В самом центре была разбита палатка бека, которая отличалась от других величиной и красотою. Она была разделена на четыре части. В одной из них, где нас приняли, сидел сам бек и с подзорной трубой в руках беспрестанно смотрел то в ту, то в другую сторону. Казалось, он всегда находился в опасении, как бы не случилось неожиданного нападения неприятеля. Это отделение палатки было его приемной комнатой. Перед ним в порядке было воткнуто в землю несколько длинных копий, сделанных из того камыша, который растет на берегах Тигра и который до того гибок, что, кажется, сама природа предназначила ему быть орудием смерти. На столбах в приемной было развешено разного рода вооружение — щиты, мечи и всевозможное огнестрельное оружие. На правой стороне приемной было привязано несколько оседланных лошадей. Это было сделано для того, чтобы в случае опасности хозяева могли вскочить на них и выйти навстречу врагу. Налево стояли телохранители бека, которые неразлучны с ним. Они набирались из близких его родственников, в которых он был более всего уверен. В самой глубине приемной просторное помещение служило женской половиной, в которой находилась семья бека. Все эти части палатки так удобно были отделены друг от друга занавесками, что вся палатка представляла из себя красивый подвижной дом со всеми удобствами. Но во всем замечалась патриархальная простота и отсутствие роскоши.

Сам бек был человек сухой, среднего роста, можно сказать, даже, ниже среднего. Ему уже давно перевалило за 50, но еще ни один волос не поседел на его голове. Его темно-желтое лицо было очень меланхолично, но в глазах его пылал дикий огонь. Его хищнический взгляд производил на меня очень дурное впечатление. Но он весьма учтиво обратился ко мне со следующими словами:

— Я очень рад, что ты переступил порог моей палатки, потому что ты товарищ моего «хорошего друга». — При последних словах он взглянул на Аслана.

Я поклонился и ничего не ответил.

По обеим сторонам входа в палатку, как ангелы-хранители стояли 5 сыновей бека, положив руки на свои мечи. По выражению их лиц было очевидно, что по малейшему мановению отца они тотчас же зарубили бы первого встречного.

Отец велел одному из них сказать, чтоб подали ужин.

Бек говорил и обращался со мной как с ребенком.

— Сколько лошадей украл ты? Скольких людей убил? — спрашивал он. — Приходилось ли тебе похищать девушек?

Много подобных вопросов задавал он мне с таким видом, с каким бы кто-нибудь спросил школьного ученика:

— Прочел ли ты Нарек, или, сколько «шараканов» прошел?

Когда я ответил, что не делал ничего из того, о чем он меня спрашивал, он смеялся, говоря:

— Какой же ты, однако, лентяй!..

Аслан, слыша эти слова, тоже смеялся.

Я начинал сердиться.

— Ты сделаешься хорошим парнем, — сказал бек, — я буду держать тебя среди моих сыновей, и ты научишься быть храбрым.

Я мысленно сказал себе, что если храбрость заключается в разбойничестве, то я не имею никакого намерения учиться храбрости.

— Бек, я не так труслив, как вы полагаете, — сказал я внятным голосом.