Мы разлучились, но по воскресеньям и праздничным дням встречались. Моя благодетельница оказалась весьма благочестивой и порядочной женщиной. Она получила от мужа солидное наследство, и оно должно было перейти к ее двум дочерям: одной исполнилось 16, а другой 18 лет. Девушки обладали чувствительным сердцем матери. Благочестивая вдова всячески старалась развлекать меня, чтобы я не испытывал тоски по родине. Когда же узнала, что я сирота с детских лет, она еще сильней привязалась ко мне. Она долго искала по всему городу и, наконец, нашла армянскую семью из Смирны: познакомилась, просила их почаще бывать у нас, чтоб я не чувствовал себя одиноким. Почти каждое воскресенье Каро, Саго, Рафаэл и члены этой армянской семьи сходились у нас за столом. Она просила нас говорить по-армянски, прислушивалась с удовольствием к нашей речи и находила наш язык весьма благозвучным; любила слушать наши песни и часто заставляла нас петь песню странника-армянина.

Старшая дочь подобрала аккомпанемент к песне, она играла на рояле, а мы распевали хором. Вдова, знакомая с английским переводом песни, глядела с участием на нас и утирала слезы.

Аслан расчувствовался, голос его дрогнул.

— Сперва мы учились в начальных школах, куда нас определил сам мистер Фишер. Мы все время находились под его покровительством, он заботился о нас и следил за нами. Дом его был для нас отчим домом. Раз, когда я заболел, добросердечный старик целыми ночами ходил на цыпочках около моей постели, поправлял подушки и менял мне белье. Когда мы закончили первоначальное образование, каждый из нас избрал специальность. Я — медицину, Рафаэл, любивший ремесла — механику, но Каро и Саго то и дело меняли специальности: наскучит им один род занятий, они берутся за другой. Такое непостоянство причиняло немало забот мистеру Фишеру и тем благодетелям, на чей счет они обучались. У нас вошло даже в поговорку: «Каро так же часто меняет специальность, как и рубахи». Саго был менее непостоянен. Каро дошел до крайности: оставил математику и поступил в военное училище. Затем бросил училище и стал заниматься земледелием на одной ферме. Когда спрашивали его, почему так поступает, он обычно отвечал: «Ведь нашей стране необходимо все это!» Таким образом, Каро многому научился, но каждый предмет знал поверхностно. Какая-то ненасытная жажда знаний толкала его к изучению всех наук. Саго, в конце концов, поступил в коммерческое училище и окончил его.

С Джалладом мы познакомились позже. Он обучался в духовном училище, куда его направили протестанты-миссионеры Зейтуна. Он был коренной зейтунец. Вначале он сторонился нас, но впоследствии подружился и часто бывал у нас. В школе он считался одним из первых учеников, и его не раз отправляли в окрестные деревни Нью-Йорка для пробных проповедей. Каро не любил его, но все мы уважали юного миссионера. «Что ни говорите, — твердил постоянно Каро, — от него поповским духом несет». Мистер Фишер советовал Джалладу оставить богословие и изучать другую науку, но тот не соглашался.

— И правильно поступал, — перебил я Аслана, — теперь его богословие уже не служит на пользу миссионерам, но нам оно крайне необходимо.

— Джаллад был миссионером-фанатиком, — заявил Аслан. — Но когда по возвращении на родину он воочию убедился в творимых миссионерами мерзостях, изменил отношение к ним. Вернемся к нашему рассказу!

Как-то раз входит ко мне вся в слезах сестра благодетеля Каро, попечительница приюта. Она была пожилая девица, давшая обет заменить утехи брачной жизни благотворением.

«Он исчез, — воскликнула девица и обессиленная упала в кресло, — три дня, как он не возвращался домой… Даже записки не оставил…» — и залилась слезами. В комнату вошла хозяйка с дочерьми. «Я перебывала у всех знакомых, — продолжала она сквозь слезы. — Никто ничего не знает… Я уверена, с ним что-нибудь приключилось… Ведь он любитель приключений». — Я побежал к мистеру Фишеру. Тот выслушал меня с удивлением. Затем ударил рукой по столу и промолвил: «Бьюсь об заклад, это неспроста!» «В чем же дело, скажите, прощу вас, я крайне беспокоюсь». Старик объяснил мне, что Каро за последнее время стал посещать различные круги общества — какие именно, старик не сказал. «Хотя и прискорбно, — добавил он, — но все же стремления его благородны». Неясные намеки еще более встревожили меня. Я бросился к Саго. Он был также ошеломлен поступком Каро. Он ничего не слыхал о нем, редко встречался с ним, а при встречах Каро постоянно бывал задумчив. Я был в недоумении. Прошел месяц, два, целый год — от Каро никаких вестей. Мы считали его погибшим. Но мистер Фишер был спокоен. Вдруг получаю от Каро письмо. И подумайте, откуда? Из Южной Америки! Тысячи извинений, что покинул нас, не простившись. Письмо чрезвычайно обрадовало меня. Пишет, что отправился на юг для изучения фермерских, сельскохозяйственных предприятий и для обследования условий жизни рабочих. Поступил к одному богатому землевладельцу в качестве управляющего, под рукой у него несколько сот рабочих. Когда я сообщил об этом мистеру Фишеру, он со свойственной ему доброй улыбкой ответил: «Каро хотел всему научиться, все испытать — ведь родине необходимо это!»

О письме я не обмолвился Саго ни единым словом. Не знаю, получил ли он также письмо, только я стал примечать, что он в каком-то особом настроении. Все время в разъездах, неделями отсутствует из Нью-Йорка. «Куда тебя нелегкая носит?» — однажды спросил я его. — «Изучаю жизнь американских переселенцев», — ответил он. — «Да ведь об этом написано сотни книг, можешь прочитать!» — «Книги читать хорошо, но совсем другое дело — видеть все собственными глазами». — «Наконец, объясни мне, в чем твоя конечная цель?» — спросил я, обиженный его скрытностью. Он отвечал довольно холодно: «Разве тебе неизвестно, что армяне любят переселяться, что переселенчество в жизни нашего народа — явление историческое, имевшее место во все времена, продолжается оно и теперь. А потому, разве не следует изучать условия и следствия хороших и дурных сторон его. Где же возможно более основательно изучить все это, как не здесь, в обширной стране переселенцев?»

В ответном письме я предупредил Каро, что он не оправдает надежд наших благодетелей — охотника Аво и мистера Фишера, если не вернется на родину и не использует приобретенных им знаний на пользу народа. Видимо, мое письмо оказало на него воздействие. Не прошло и месяца, как он появился в Нью-Йорке на радость друзьям. Но это был не прежний Каро. Я видел его зачастую задумчивым, чем-то взволнованным и молчаливым. Что произошло с ним? Об этом — он ни полслова! Казалось, он старался избегать меня, встречался лишь с Рафаэлом и Саго. Однажды они втроем зашли ко мне. Я тотчас же смекнул, что это не спроста. С минуту помолчали… «Мы уезжаем», — сказал Каро. — «Куда?» — удивился я — «На родину. Довольно, сколько пробыли здесь!» «Чему могли, они уже научились, — подумал я, — останься в Америке дольше, быть может, их захлестнет другое течение». Поэтому я одобрил их решение. — «А мистер Фишер знает?» — спросил я. — «Знает», — ответил Каро. — «А ты не поедешь с нами?» Я объяснил, что до окончания медицинского факультета остается целый год и потому не могу выехать с ними. — «А каким путем думаете вернуться?» — «Тем же путем, каким и приехали!» — отвечал таинственно Каро. — «Стало быть, через Индию и Афганистан?» — «Да», — ответил Каро.

Неделю спустя, в одной из гостиниц Нью-Йорка состоялся прощальный обед. Вокруг стола собрались усыновившие нас семьи, среди них и мистер Фишер. Восторгу старика не было границ. Сегодня он посылал в далекую Азию плоды своих трудов. По одну сторону стола сидели отъезжающие — Каро, Саго и Рафаэл. Я поместился рядом с мистером Фишером. Сестра благодетельницы Каро заказала из сахара и конфет какую-то пирамиду — библейскую эмблему, возвышавшуюся посреди стола. Тостам и благопожеланиям не было конца! В последний раз заставили нас спеть песнь армянского странника. Обед закончился речью мистера Фишера. Пояснив высокое значение науки, он обратился к отъезжающим, напомнил — какие обязанности лежат на них по отношению к науке и к тому народу, к которому они едут. Каро в ответной речи, от имени товарищей, дал торжественную клятву, что они и сам он всегда будут верны науке и оправдают надежды своих благодетелей. По окончании обеда все присутствовавшие отправились в экипажах на вокзал и там расцеловались на прощанье. Поезд тронулся, отъезжавшие, стоя у окон, махали шляпами, а девушки-американки еще долго стояли на платформе и посылали им привет платками.