— Да… — кивнул он утвердительно головой. — Но какая польза совращать верующего крестьянина? Если учитель не ходит в церковь и не постится, он не может иметь никакого влияния на крестьян.

— Неужели ты и постишься?

— Не только пощусь, но и целые дни провожу без пищи.

Со слов священника я знал, с какой целью он не принимает пищу. Аслан же, услыхав последние слова, проговорил:

— Все это прекрасно, совращать крестьянина не следует, но какая польза поощрять религиозные предрассудки? Все старое, все ненужное должно быть уничтожено.

— Пусть будет уничтожено, — ответил он, считая замечание Аслана преждевременным, — но зачем торопиться отрывать от дерева старый лист? Ведь он сам завянет и упадет после появления нового.

— Необходимо торопиться, потому что, уничтожив старое, мы даем возможность новому развиваться быстрее…

Спор был прерван. Кто-то постучался в дверь.

— По всей вероятности, священник, — сказал учитель, — каждое утро после церковной службы он приходит ко мне пить кофе.

Он пошел открыть дверь. За это время Аслан собрал разбросанные по столу бумаги и запер их в ящик. Вошел священник в сопровождении рэса. Со словами «доброго здоровья» и «да благословит вас бог!» они сели на кровать учителя. Спросили, как провел ночь господин доктор, спокойно ли спал? Аслан поблагодарил за внимание. Стали говорить о том, что сегодня в церкви дьякон спел шаракан очень хорошо, что голос его становится приятнее, а у другого дьякона, наоборот, портится от злоупотребления спиртными напитками. В конце концов они пришли к выводу — запретить ему пить.

Учитель не держал слуг, сам убирал свои комнаты, сам готовил себе еду, теперь он принялся за приготовление кофе для себя и для гостей. Нежелание иметь слуг объясняли его скромностью, неприхотливостью, но возможно, что он избегал иметь в доме лишний глаз. Иногда ему помогал звонарь, глухой на оба уха и плохо видевший.

В комнате топилась печь, на ней давно уже кипел кофе и грелось молоко. Учитель разлил кофе гостям, поставил на стол белый хлеб, достал из шкафа сливки и масло, полученные им накануне от пастухов. Но батюшка не разрешил принести их к столу, он сказал:

— Не портите аппетита, я пришел пригласить вас к завтраку.

— Вероятно, попадья приготовила что-нибудь очень хорошее, — улыбаясь сказал учитель.

— Если не хорошее, но и не плохое, — ответил батюшка также с улыбкой.

— Безусловно, хорошее! Я отказываюсь ставить на стол свое угощение, пусть остается! — вот и будет готов мой сегодняшний обед!

Как он изменился, как смягчился его характер, как ласково разговаривал с этими людьми! Я всегда считал его нетерпеливым, суровым, упрямым, даже деспотом. Теперь же он казался мне выразителем чувств и настроений крестьянства, из среды которого он вышел и сердцу которого умел быть любезным.

После кофе мы все отправились в дом священника. Солнце всходило. Восход его был очаровательнее вечерней зари! Над росистой травою медленно поднимался туман и исчезал в вышине. Молодые девушки возвращались с родника, держа на плечах глиняные кувшины. Утренний холодок разрумянил их лица. Старики сидели на плоских кровлях домов, грелись под утренними лучами солнца и глядели на море, расстилавшееся перед ними, как огромное серебряное блюдо. Запоздавшие поселяне спешили в поле — вдали уже сверкал серп жнеца! Стада коров и табуны лошадей давно уж на пастбище, а овцы только теперь стали щипать свежую травку да сочные цветы. Прекрасно утро на селе, спокойное, мирное утро счастливого поселянина, чей пот, смешавшись с росой, орошает поля, чей труд не эксплуатируется, чьи дети весь год могут иметь насущный хлеб и теплое жилище!

При виде нас сидевшие на кровлях поселяне вставали на ноги и приветствовали. Это приветствие относилось, прежде всего, к священнику, рэсу и учителю, которые одинаково пользовались уважением всей деревни. Из отверстий на кровлях густым столбом поднимался дым и смешивался с тонким, прозрачным туманом — в домах затопили тóрни[133]. Во дворе дома священника сын его собственноручно убирал своего коня. Мы стояли поодаль и любовались прекрасным жеребцом. Учителю вздумалось подшутить над ним.

— Что ты так холишь его, — сказал он, — все равно украдут.

— Кто сможет украсть? — самоуверенно заявил он, продолжая свое дело.

— Например, я!

— Не сможешь.

— Нет, смогу!

Священник рассказал про тяжелую цепь и о других предосторожностях, к которым прибегал его сын с целью сохранить любимого коня.

— Но цепь можно легко перерезать, — холодно заявил учитель, — это не спасет коня!

— Легко? — спросил возмущенный хозяин коня, — ну-ка, попробуйте!

С этими словами он вбежал в конюшню и, вытащив тяжелую цепь, бросил к ногам учителя. Он трясся от гнева, учитель же пренебрежительно смеялся. Это еще сильнее рассердило его.

— Которым концом привязываешь лошадь? — спросил учитель.

Он указал.

— Привяжи так, как ты это делаешь постоянно.

Мы с нетерпением ждали, чем кончится спор.

Учитель достал из кармана складную пилу, похожую на нож, и, ухватившись за цепь, стал пилить. Распилив до половины, изогнул руками место распила — цепь порвалась. Все были поражены не столько пилою, резавшей железо, сколько могучей силой учителя, сломавшего железо.

— Видал? — обратился он к ошеломленному сыну священника, — возможно украсть твоего коня, или нет?

— Возможно, — ответил тот кротко, — если вор будет обладать твоей пилой и силой твоих рук.

Учитель, не показав пилу никому, сложил ее и положил в карман. Каким значительным становится человек в глазах крестьянина, когда мастерство удивляет, поражает его! Находчивость учителя облетела соседние избы с быстротою молнии, со всех сторон потекли любопытные, но учитель из скромности уже скрылся в землянке священника.

Завтрак был готов. Попадья стала разливать по тарелкам кушанье, варившееся в знакомом нам котле. Застоявшееся на поверхности масло обильно сочилось в тарелки. Это было кушанье наподобие арисы́, называемое «кешкóк».

После завтрака мы отправились в дом рэса. Сюда мы прибыли, отсюда же должны были уехать, в противном случае, мы могли нанести обиду хозяину дома. За ночь мы настолько свыклись с этими людьми, что нам казалось, будто мы годами жили с ними. Аслану с большим трудом удалось убедить их отпустить нас. Наших лошадей скрыли, чтоб помешать отъезду. Каждый из крестьян говорил: «Надо бы отломить кусок и моего хлеба»! Они готовы были держать нас у себя месяцами, водить по всем домам, где мы могли встретить накрытый стол и открытое сердце.

Поблагодарив добрых, гостеприимных хозяев, мы стали прощаться. Аслан пожал всем руки и сел на коня. Мурада — покупателя ореховых пеньков — мы оставили там, ему временно отвели комнату в ограде церкви. Я, Аслан и Джаллад тронулись в путь.

Учитель поехал провожать нас. Он сидел на коне, вооруженный с ног до головы, с длинным копьем в руке. Деревенские девушки заглядывались на стройного, миловидного всадника. По правде говоря, не было границ и моему восхищению! Я впервые видел его сидящим верхом на лошади в полном вооружении. Под ним фыркал и резвился ретивый конь, словно гордился, что им правит лучший из деревенских парней. Не прошло и нескольких минут, как от резвости и радости удила лошади и шея стали покрываться пеной.

Долго ехал он с нами, деревня давно скрылась за горизонтом, мы въехали в горы. Аслан несколько раз просил его воротиться назад, но ему тяжело было расстаться с нами.

Мы ехали по узкой тропинке парами. Он с Асланом — впереди, я с Джалладом за ними. Учитель был молчалив. Какие мысли проносились у него в голове? Какие переживания омрачали его душу? Будто из сочувствия своему хозяину, присмирел и конь. Два задушевных друга должны были расстаться. Один ехал далеко-далеко, за моря, за океаны… А другой оставался в горах страны Рштуни. Встретятся ли они опять, или им предстоит вечная разлука?.. По-видимому, эта мысль волновала, тревожила сердце впечатлительного юноши.