Сперва панцирь ужасно замучал Рамио. Особенно противно в нем было спать и плавать. Сплетенный из невероятно прочных волокон, об каждое из которых в отдельности можно было обрезать палец, и обшитый дырчатой тканью, он был легким, но сковывал движения. Салина сперва беспокоилась, что Рамио сопреет в панцире, но отверстий в плетении было достаточно для того, что бы пот или вода высыхали так же быстро, как и на голом теле. Даже мыться цветочной пеной было можно как обычно. И деревенские пацаны смотрели на него с завистью. Но в некоторые знакомые щели или дупла Рамио теперь не пролезал. Он утешил себя, что за год-другой все равно стал бы больше на те пол-пальца, которые добавил ему панцирь, и стал понемногу привыкать.

Но тут, за скалами, где он был укрыт от всего мира, где ветер свободно развевал его отросшие почти до пояса волосы, ему сильно хотелось нарушить запрет. Хотя бы из любопытства - что тогда будет? Никто не обещал его наказать за снятый панцирь.

В Общинном доме вообще не наказывали. Это было заведение для призрения, там жили одинокие старики, калеки, дети-дурачки, и дурачки взрослые, которые остались одни или стали не нужны родне. Каждому из них Учителя находили занятие по силам или, наоборот, няньку из прочих обитателей по возможности. Раньше Рамио думал, что Общинный дом - это место при Школе. Но, начав обучаться, быстро понял - нет, это Школа при Общинном доме. И там же обычно воспитывали подкидышей.

Ракушечное - деревня небольшая. До Рамио в ней не было покидышей уже с полсотни лет. И теперь он был единственный. Может поэтому Стражи и разрешили ему жить дома. Но Учитель говорил, что в больших селах и городах разом живут по 5-10 подкидышей.

Иногда Рамио жалел, что его не подкинули куда-нибудь в город. Одному и учиться скучнее, и поболтать не с кем. И то - во всем Обшинном доме только и живут, что старик Бурай, почти слепой, с зычным басом, та самая дурочка-Кила, которая нянчила Рамио с Амиеной. Бабка ее померла две а то три зимы назад, и Кила послушно переселилась сюда.

Да еще Аладай - молодой рыбак, упавший два лета назад за борт в стаю ядовитых медуз. Спасти его спасли, Целительница появилась через час, как отзвонил колокол на причале, но изуродовало парня страшно. Руки, ноги, живот, лицо - все покрыли глубокие грубые шрамы от выболевших язв. Ходить Аладай не мог, рук разогнуть тоже, а родни у него в Ракушечном было только - невеста с семьей.

Невеста эта побегала к жениху месяц-другой, посидела над вонючими язвами, да и выскочила моментом замуж за проезжего купца. А Аладай потом полгода гонял от себя со стоном и рыком бабку-травницу, которой Целительница указания оставила.

Так вместо лечения вышло калеченье - язвы стянуло рубцами, парня совсем скрючило, лицо стало как маска, что на праздник ледохода надевают, уходящую Зиму пугать. Аладай затих, распластался на огромной кровати, переносил перевязки и разминания безразлично, всегда молчал.

Но никак не умирал - изуродованное снаружи, внутри молодое тело продолжало жадно жить. Умирал только его дух, превращая парня в кусок покоробленной кожи без мыслей, без чувств.

К Аладаю-то Учитель и приставил недавно будущую Целительницу - сестренку Амиену. Но пока что, за пару недель, он ни звука не издал. Амиена каждый день рассказывала ему все нехитрые деревенские новости, кто что в море добыл, кто что из лесу принес, кто родился, кто помер.

Рассказывать она умела здорово - Рамио сам сколько раз заслушивался. И в лицах изобразит, как кот тетки Занихи тягал сметану у ее соседки Дябуры, а та думала на своего младшего. И покажет, как поддатый Сохай спорил с колодезным воротом, приняв его за чужака. А Аладай хоть бы простонал что.

Амиена, правда, говорила, что он начал ее слушать. Сначала не слушал, закрывался от ее голоса, а теперь слушает. Но Рамио никакой разницы не видел.

Вот и все население Общинного дома. Да еше купцы останавливались иногда. Почему-то не все торговцы соглашались ночевать у старосты в гостевом флигеле. То ли когда много их было для флигеля, то ли еще почему, но каждый третий караван сразу сворачивал от ворот к Общинному дому. И сразу становилось шумно, весело.

По обычаю, купцы одаривали жильцов - дурочке Киле вечно доставались дешевые цветные бусы, деду - табачок, Рамио и Амиене, которые обязаны были принимать гостей (ну не Киле же это поручать!) подносили раньше сладостей да игрушек, а теперь - то горшок с узором, то блюдо, то резную чашу, то горский нож-перекидушку, то легкий топорик. Набралось этих подарков за пять-то лет на целое хозяйство, от чего Общинный дом стал казаться своим, почти как мамин.

А Аладаю купцы всегда привозили мазь. Тягучую, резко пахнущую, почти черную мазь в крохотных золотых баночках. Потому и в золотых, что стоила эта мазь куда дороже золота. Искупали вину, что ли, за того собрата по Цеху, кто невесту его увел?

Только Аладай ту купеческую мазь на себя мазать не давал, рычал, кожу на себе раздирал. Травнице с ним справиться было не под силу, а Амиена еще и не пыталась. Так и стояли потусневшие уже баночки на полке в его комнате. Амиена пару раз даже плакала, говорила, что если б эта мазь, да вера Аладая в себя, встал бы парень на ноги, и даже все рубцы рассосались бы. Рамио так-таки до конца не верил, что рассосались бы без следа, но Аладая с его упрямым горем жалел.

Поэтому до сих пор от попыток снять панцирь его удерживало уважение к Учителям.

Вообще, если не считать Стажей и Целителей, Учителя - самая уважаемая профессия в Долине. Эти люди оставляют привычную жизнь, в которой добились немалого, ведь учить кого-то может только тот, кто сам многое умеет. И отправлялись в места, вроде Ракушечного - учить там детей грамоте, будущих Стражей - воинскому искусству, Целитей - их ремеслу. Порой один Учитель был способен обучать всему этому, но чаще все-таки каждый из них вел свой предмет. Вот и в Ракушечном одновременно собрались теперь четверо: трое мужчин и женщина.

По обычаю, никто не знал их имен, они не селились в чужих домах, а обживали помещения в боковом крыле Общинного дома. Женщина вела уроки у деревенских ребят помладше, а трое остальных занимались с Рамио и Амиеной.