— Возможно… — начал Даниэль, не зная, что собирается сказать, но Мадам с неожиданной резкостью оборвала его:

— Чего ты здесь стоишь? Иди, поговори с ней. Люди обычно болезненно переживают осознание собственного ничтожества.

Даниэль вздрогнул, точно вытащенный чьей-то железной рукой из зыбучих песков, где он барахтался и задыхался, пытаясь ухватить хоть крупицу воздуха сквозь закрывшую лицо пелену. Мадам была права — она всегда, черт возьми, была права, — и он последовал ее приказанию, не медля более ни секунды: почти взлетел по лестнице к апартаментам Лили, заглянул внутрь, ожидая увидеть ее в спальне или за будуарным столиком, а увидел — у комода, вытаскивающую из ящиков все его содержимое.

— Что ты делаешь? — спросил он севшим голосом, понимая, что худший из его кошмаров готов вот-вот прорвать оказавшуюся столь тонкой грань между игрой воображения и реальностью. Лили обернулась к нему, и Даниэль увидел, что по лицу ее текут слезы.

— Разве вы не слышали? Я пустышка. Я ни на что не гожусь.

— Лили, — стараясь говорить убедительно, он подступился к ней, и от того она всхлипнула громче и пронзительнее, так что у него внутри все перевернулось, — я уверен, Мадам не желает тебе зл…

— Она ненавидит меня! — воскликнула Лили яростно и горько. — С того самого дня, как Зидлер вручил мне корону, будь она неладна! Теперь… Мадам не остановится, пока я не умру. Пока от меня совсем ничего не останется!

— Пожалуйста, перестань, — неприятно пораженный ее словами, Даниэль потянулся к ней, чтобы обнять за плечи, не будучи при этом уверенным, что сможет ее поймать, но она сама упала ему в руки — прижалась к нему всем своим трепещущим телом, обхватила его лицо нежными ладонями и заговорила, как в горячке, безумно сверкая глазами.

— Нам нужно бежать отсюда, иначе мы здесь умрем. Бежим вместе!

Даниэль в первый миг не поверил тому, что услышал. Нет, то были не слова — то было настоящее святотатство, неожиданный и смертоносный удар исподтишка.

— Что ты говоришь?

— Убежим, пожалуйста! — повторила она с мольбой, крепче сжимая ладони, царапая ногтями кожу на щеках Даниэля. — У нас будут деньги, я смогу украсть! Утром…

— Перестань, Лили! — пропросил он, в отчаянии повышая голос, и с усилием вырвался, выпутался из ее рук.

— Подумай, о чем ты говоришь! — воскликнул он, отступая; в груди его теснились сотни, тысячи слов, из которых он с трудом выбирал нужные, и от этого у него пересыхало в горле, а язык отказывался повиноваться ему. — Куда ты хочешь бежать? Здесь все, что у нас когда-либо было!

— Нет! — возразила она так, будто он пытался опровергнуть очевидный факт. — Не все!

Даниэль не понял, какой смысл Лили вкладывает в свои слова, и это непонимание, должно быть, достаточно красноречиво отразилось на его лице. Лили отступила от него тоже, как от прокаженного, и из лица ее исчезла последняя кровинка.

— Вы на ее стороне, — проговорила она, не спрашивая, а делая утверждение. — С ней заодно.

— Мы все на одной стороне, — отрезал Даниэль, — и заботимся о нашем общем будущем.

— Нашем? — переспросила Лили, давясь внезапно напавшим на нее смехом. — Вас интересует только собственное будущее, месье! Чтобы его устроить, вы не погнушались бы даже… даже…

— Лили, — понимая, что она слабо осознает, что говорит, и чувствуя себя обязанным остановить этот поток обвинений, Даниэль снова сделал шаг к ней навстречу, но это было ей как будто полностью безразлично — ее слишком увлекли заполонившие ее разум догадки. — Лили, у нас не было выбора…

Она рывком вскинула голову, и он успел увидеть, как в глазах ее проносится доселе не виданное им бешенство; а затем все мысли вышибло из его головы, оставив вместо них лишь гулкое ничто, когда Лили, его милая маленькая Лили ударила его по лицу.

— У вас всегда был выбор! — закричала она так, как будто ее жгли заживо. — Выбор, которого лишили меня!

Ему показалось на секунду, что весь мир рушится на него; инстинктивно хватаясь за щеку, он отступил точно по инерции, хотя едва ли слабые руки Лили могли хоть сколько-то всерьез заставить его пошатнуться. Говорить он не мог — только смотреть, как она тяжелой, старческой походкой отходит к столику и слепо тянет руку, чтобы коснуться своего отражения.

— Вы любите не меня, — проговорила она, и с каждым словом ее будто по частям оставляла жизнь; ее дрожащие пальцы замерли на ничтожном расстоянии от зеркальной поверхности. — Вы любите девочку с ваших картин. Но это не я.

Несколько секунд они провели в безмолвном недвижении, точно обоих сковало льдом. Лили ожила первая — опустила руку и, тяжело оперевшись о столик, попросила безжизненно и тускло:

— Уходите. Оставьте меня одну.

И Даниэль ушел, спотыкаясь, все еще не в силах ни понять, ни принять случившееся. Он не заметил даже, что все это время возле апартаментов Лили стояла Мадам — просто прошел мимо нее и принялся спускаться, вцепляясь в перила, чтобы не загреметь вниз по ступенькам. Мадам зорко проследила, чтобы он добрался до первого этажа целый и невредимый, и лишь затем, когда заведение огласил звук захлопнувшейся входной двери, заглянула к Лили.

Та, вопреки тому, что можно было ожидать, не билась в рыданиях и никоим другим образом не выражала обуревавших ее чувств, а просто сидела на краю постели и, бездумно глядя на собственные колени, машинально разглаживала на них юбку. Ни на что большее ее не хватало — даже когда Мадам остановилась подле нее, Лили не шевельнулась, не подняла головы.

— Вы все слышали, — сказала она, вновь не спрашивая, а утверждая.

— Да, — просто ответила Мадам, складывая на груди руки. С губ Лили сорвался короткий смешок — истерический, полубезумный.

— И что вы теперь сделаете? Убьете меня?

Ответ на вопрос ее словно не интересовал: исполненная оглушающего безразличия к собственной судьбе, она даже не вздрогнула, только шумно вдохнула, когда Мадам оказалась рядом, присела рядом с ней — и, протянув к Лили обе руки, приняла ее в объятия, прижала к своей груди и ласково коснулась ее волос.

— Девочка моя, — вкрадчиво заговорила она, и от звука ее смягчившегося голоса из-под крепко зажмуренных век Лили вновь покатились слезы, — ты же не удивишься, если я скажу, что знала, что так будет, с самого первого дня, как этот проходимец явился сюда? Должно быть, это мое проклятие — видеть, как все будет, и не иметь ни малейшей возможности это предотвратить…

Если до этого момента Лили могла ожидать подвоха, суровой кары, скрывающейся под маской нежности, то любые сомнения оставили ее, когда губы Мадам коротко коснулись ее лба. Захлебнувшись рыданиями, она вцепилась в свою покровительницу, затряслась всем телом, почти закричала, точно все то, что теснилось в ее несчастном сердце, причиняло ей невыносимую боль — а Мадам ждала со стоическим спокойствием, пока приступ закончится, а плач немного утихнет, чтобы вновь продолжить говорить: