— Боже, видишь ли ты, что у меня нет никого дороже нее? Тогда почему, почему все… так? Все это… я… прошу, дай ей сил. Помоги ей. Помоги мне.

Обессилевший, он надломился вовсе и почти упал, упершись ладонями в каменные плиты пола, и так простоял несколько минут, едва дыша, прежде чем осознать, что не чувствует никакого отклика на свой отчаянный зов. Все осталось немо и равнодушно к нему — и точеные, темные своды, и смотрящие в никуда святые с витражей, и безмолвная громада алтаря, увенчанного тяжелым крестом, и тот, к кому Даниэль призывал столь отчаянно, но не получил ответа.

Из груди Даниэля, с самого дна его изможденного существа вырвалось сдавленное рыдание. Он успел подумать, что сейчас испустит дух тут же, распластавшись на полу под чьим-то незримым, но суровым взором — однако вопреки всему у него нашлись силы встать, кое-как отряхнуть одежду и удалиться прочь, в сгущающуюся ночь, навстречу запорошившему снегу и раздирающему лицо ветру. Ему предстоял долгий, утомительный подъем от Сите к площади Пигаль и далее, к гостеприимно подсвеченным красным дверям заведения мадам Э.

***

— Ты вовремя, — сказала Мадам, увидев Даниэля на пороге большого зала. — Образумь свою музу, будь добр.

Выглянув из-за ее плеча, Даниэль увидел Лили — та сидела за столом, сжимая в руке стакан с водой, и пила из него мелкими глотками, устремив немигающий, полный глухого ожесточения взгляд в пространство прямо перед собой.

— Лили? — голос порывался изменить Даниэлю, и поэтому он говорил сипло, будто его душили. — Разве у тебя не репетиция?

Она не повернула головы в его сторону, но он заметил, как она криво, скептически дернула уголком рта.

— Она не пошла на репетицию, — провозгласила Мадам тоном обвинителя в судебном процессе, исход которого предрешен заранее. — У нее, видишь ли, нет настроения.

В мыслях Даниэля пронеслось короткое и обреченное «Опять». Осознавая всю безнадежность, всю несуразность ситуации, он чувствовал также и свое полное бессилие что-то изменить в ней — но от него ждали, что он что-то скажет, и поэтому он заговорил.

— Лили, что за глупости? Что это значит?

— Это значит, — заговорила она очень тихо и сбивчиво, с усилием выталкивая из себя каждое слово, — что я больше не хочу.

— Не хочешь? — тут Мадам, оценив, очевидно, что от Даниэля проку будет мало, решила вклиниться в разговор. — Какое это имеет значение? Контракт подписан. Ты обязана его отработать.

На Лили ее слова не произвели впечатление. Поставив стакан на стол перед собой, она сокрушенно покачала головой:

— Хватит. Я больше не могу.

— О, чертова сволочь, — Мадам закатила глаза и судорожно сцепила ладони; понимая, что в зале вот-вот разыграется буря, Даниэль счел за лучшее отступить. — Когда хоть кто-то из вас будет делать то, что требуется? Когда научится быть благодарной? Своими капризами ты подводишь под удар всех нас! И в первую очередь — меня. Тебе не стыдно? Если бы не я…

— А если бы не я?

Лили подскочила на ноги, едва не отшвыривая стул в сторону, и Даниэля точно громом ударило. В своем предчувствии он был прав — буря действительно приближалась, но источником ее, хоть это и противоречило всем законам здравого смысла, была вовсе не Мадам, а та, от кого меньше всего можно было этого ожидать.

— Где бы вы были, если бы не я? — почти вскричала Лили, едва не срывая голос. — Кто платит за ваши платья, за ваши выезды, прически, украшения, даже за ваш табак? Вас давно уничтожили бы, вздумай я уйти! Вы обращаетесь со мной так, будто я — ваша игрушка, просто инструмент для исполнения вашей воли, но на сцену выхожу я, а не вы! И все блага, которыми вы сейчас наслаждаетесь — моя заслуга!

Воцарилась тишина. Лили тяжело дышала, потрясенная своей вспышкой не меньше остальных присутствующих; Даниэлю показалось, что стены заведения давят на него всей своей тяжестью, грозя вот-вот обрушиться. Одна Мадам осталась непоколебима — о том, что она почувствовала, могли скупо рассказать лишь ее побледневшие скулы.

— Если бы ты с такой отдачей читала свои монологи, — заметила она, пристально глядя на Лили, дрожащую, но не желающую отступать, — тебя бы короновали вторично. Но ты предпочитаешь тратить свой пыл на другое. Жаль. Я думала, ты умнее.

На ее лице появилась улыбка — спокойная, в чем-то торжествующая. Она сделала несколько шагов к Лили, и Даниэль захотел было преградить ей путь, встать между ними, даже если это и стоило бы ему жизни, но Мадам хватило одного короткого жеста, чтобы он остался стоять, прикованный к полу крепчайшими из оков.

— Я думала, ты умнее, — повторила Мадам, склоняясь над Лили так, что их лица — одно закаменевшее, другое искаженное смертным ужасом, — оказались друг против друга. — Что ты окажешься проницательнее своих предшественниц и осознаешь свое настоящее место. Но нет, нет… сдается мне, все вы одинаковые. Все вы в определенный момент переходите грань здравомыслия и начинаете твердить одно и то же.

— Я не понимаю, о чем вы, — прошептала Лили, и Мадам усмехнулась с неприкрытой издевкой:

— Хочешь знать, где была бы я, если бы тебя не было? Точно здесь, на этом же месте. И втемяшивала бы в пустую голову очередной дурочки, что она на самом деле — ничто. Любую, даже самую вопиющую посредственность можно представить так, что все потеряют голову! Особенно если у нее звонкий голосок и милое личико, — на этих словах она цепко ухватила Лили за подбородок и держала крепко, несмотря на то, что та мотнула головой в тщетной попытке высвободиться. — Я делаю это постоянно, моя девочка. Поднимаю людей из грязи и дерьма, перевязываю их красивой лентой и предоставляю нашей достопочтенной публике — а она начинает жрать, давиться и требовать еще. Жюли, Эжени — вы все из одной породы… и все вы оказываетесь настолько глупы, что верите в то, будто в вас и впрямь есть что-то выдающееся. Не обольщайся, Лили, ты — обычная поломойка, которой повезло подвернуться мне под руку в нужный момент, и все твои «несравненные таланты» — одна лишь моя заслуга.

Больше не было произнесено между ними ни одного слова — их и не требовалось. Мадам, посчитав, что урок окончен, наконец разжала пальцы, и Лили, получив свободу, стремглав бросилась наверх. Мадам проводила ее долгим нечитаемым взглядом, прежде чем обернуться и увидеть Даниэля — и будто только сейчас вспомнить о его присутствии.

— О, — проговорила она, по-видимому несколько выбитая из колеи, — конечно, стоило сказать и о тебе. Ты тоже внес неоценимый вклад в то, что ее заметили.

— Я делал все, что мог, — ответил он растерянно, еще не зная, как относиться к услышанному, понимая лишь, что каждое слово Мадам прошлось по его сердцу лезвием, оставив за собою болезненный кровоточащий надрез. Сама же Мадам была случившимся как будто и не тронута — продолжая улыбаться своим размышлениям, она села за стол, зарабарабанила по нему пальцами.

— Когда они начинают показывать характер — это уморительно жалко, — высказалась она, доставая из кармана трубку. — Действительно! Что мешало ей играть так в ту субботу?