— Со мной в жизни случалось много невероятного, — ответила Эжени с той же улыбкой, — чтобы я научилась верить даже в самые сумасбродные вещи.

Сколь ни многообещающим было начало этого разговора, его пришлось прервать — бесстрастный швейцар распахнул перед гостями дверь, и Эжени первая ступила в холл — ярко освещенный, отделанный дубом, немного вычурно, но без излишеств; вид обстановки пробуждал лучшие предчувствия относительно всего остального, и Эжени обрадовалась про себя, когда комната для нее нашлась без всяких проволочек. Она назвалась первым пришедшим ей в голову именем, и портье старательно вписал его в раскрытую перед ним книгу; что до спутника Эжени, то он, если и понял, что ей есть что скрывать, не стал задавать никаких лишних вопросов.

— Мы будем в «Мосте» к половине восьмого, — только напомнил ей он, передавая злосчастный саквояж лакею. — Могу я надеяться увидеть вас там?

— Думаю, я смогу оценить тамошних омаров по достоинству, — ответила Эжени, принимая у портье ключ — и, увидев, то же самое делает ее странный спутник, поспешно скосила глаза на страницу со списком постояльцев. Вся страница была густо испещрена именами, среди которых обильно попадались и иностранные, но то, которое ей нужно было, Эжени определила сразу же и точно.

— До вечера, месье Анью, — улыбнулась она и, перехватив удивленный взгляд молодого человека, поспешила удалиться вслед за лакеем. В жилах ее разливалось хорошо знакомое ей сладкое чувство сродни азарту игры или погони; позволив заинтриговать себя незнакомцу, она почитала недопустимым не отплатить ему той же монетой.

***

Явившись в «Золотой мост» к уговоренному времени, Эжени узнала, что для нее уже приготовлен столик — невдалеке от того, за которым расположился месье Анью со своей компанией. Место во главе стола, впрочем, занял не он, а грузный румяный мужчина средних лет, пьющий коньяк, поддерживающий то и дело вспыхивающий над столом смех и взирающий на остальных собравшихся с покровительственной нежностью бывалого учителя; по левую руку от него сидела улыбчивая, со вкусом одетая женщина, которую Эжени про себя определила как его супругу, а по правую — молодой мужчина, по виду южанин (вслушавшись в его голос, Эжени четко уловила в нем нотки иберийского акцента), бывший, судя по всему, героем дня — в его честь произносились тосты, ему посылали наилучшие пожелания и спрашивали о планах на будущее; в общем, понятно было, что именно он был тем, с кем Анью собирался прощаться сегодня вечером.

— Как гласит древняя японская пословица, — произнес Анью нетвердым голосом, поднимаясь с места и взмахивая рукой с зажатым в ней бокалом; несколько капель рассыпались по скатерти, но никто не обратил на это внимания, — носимое ветром семя сакуры рано или поздно…

— Перестань, — укоризненно сказал еще один из присутствующих, молодой человек, развалившийся на стуле так, будто это был королевский трон, и безостановочно подливающий себе виски, — не разменивайся на свои цветистые мудрости для нас. Мы все знаем, что последний раз ты был в Японии, когда тебе и двух лет не сравнялось.

Анью глянул на него насупленно, недовольный тем, что его прервали, но за него высказалась ярко накрашенная девица, не вынимавшая изо рта кончик серебряного мундштука:

— Джейсон, я не знаю, что хуже — цветистая мудрость Юзу или твоя ковбойская прямолинейность.

— Я просто знаю, что дай ему волю — он будет говорить без остановки целый час, — Джейсон пожал плечами и дернулся в явном порыве закинуть на стол одну или даже обе ноги, но вспомнил вовремя, что обстановка к тому не располагает, и потому вид у него был такой, словно он ни с того ни с сего едва не упал со стула. — За это время мы все успеем уснуть!

— Хорошо, — проговорил Анью примирительно, — я попробую уложиться в полчаса.

— Я буду бесконечно благодарен. Чудовищно хочется выпить.

— Из уважения к твоим чувствам, — Анью кивнул ему и снова повернулся к испанцу, положил руку ему на плечо; Эжени при этом заметила, что тот подслеповато щурится, с явным трудом всматриваясь в его лицо. — Ксавье, как твой лучший друг я могу сказать…

В этот момент перед Эжени поставили блюдо с источающим пар омаром, и она позволила себе отвлечься на еду; к слову говоря, из всей компании за столом никто не обращал на нее никакого внимания, даже Анью не допускал в ее сторону ни одного лишнего взгляда, ничем не показывая свой интерес, из чего она сделала вывод, что по каким-то причинам он решил скрыть их знакомство от своих друзей. Ее, отнюдь не нуждавшуюся сейчас в чьем-либо излишнем внимании, это всецело устраивало, и она, никем не отвлекаемая, смогла расправиться со своим обедом и заказать десерт — как раз тогда, когда собравшийся на подмостках оркестр заиграл первые такты венского вальса.

— Боже, и тут… — невольно усмехнулась Эжени себе под нос, но тут же состроила серьезное и в чем-то безразличное выражение лица, когда увидел, что Анью оставил своих друзей и направляется к ней.

— Позволите вас пригласить?

— С удовольствием, — сказала она, берясь за его ладонь. Не стоит напоминать отдельно, что искусством танца Эжени владела в совершенстве, и не существовало в мире ни одной музыки, которую она не смогла бы укротить, подчинить своим отточенным и в то же время плавным движениям; что до вальса, то она вовсе могла бы станцевать несколько туров подряд, не открывая глаз и даже не приходя в сознание, и тем более велико было ее удивление, когда она поняла, что ее новоиспеченный партнер ни в чем не уступает ей в умении слиться с танцем в единое целое. Можно было представить, что Анью не весит ровно ничего, ибо шаги его едва касались блестящего паркета, но за этой кажущейся воздушностью крылась неуловимая, но непреодолимая сила, которой невозможно было сопротивляться — поняв, что в кои-то веки ее действительно ведут, плавно и умело, а не тянут за собой, порываясь наступить на подол или отдавить ногу, Эжени не сдержала потрясенного вздоха.

— Вы очень хороши.

— Вы тоже, — произнес он серьезным тоном, но во взгляде его при этом загорелся непонятный огонь. — Танцевать с вами — великое удовольствие. Настоящее украшение вечера.

— Благодарю, — Эжени позволила себе чуть крепче сжать его плечо, и Анью, несомненно почувствовав это, в немом удовлетворении прикрыл глаза. — К слову, омары были прекрасны. Вы не ошиблись.

— Я редко позволяю себе такую роскошь, как ошибаться, — ответил он без лишней скромности. — Но повара сегодня превзошли себя. Должно быть, предчувствовали, какое блестящее общество здесь соберется.

Эжени состроила недоуменную гримасу, показывая, что ждет уточнения, и Анью не замедлил ей его предоставить:

— Кто бы мог подумать, что в одном зале сегодня соберутся самые опасные грабители Старого и Нового света, лучшая куртизанка Парижа, — его руки закаменели, не давая Эжени, у которой внутри все разом свело судорогой, вырваться или отступить, — и один из самых дорогих наемных убийц Европы, который пришел следом за вами и весь вечер не сводит с вас глаз.

— Ч… что? — спросила она беспомощно, не зная, что делать со своим раскрытым инкогнито. Анью, напустив на себя таинственный и одновременно игривый вид, наклонился к ее уху, чтобы прошептать — и, наверное, в зале не нашлось бы ни одного человека, кто угадал бы по его лицу истинный смысл его слов: