— Конечно, я рассчитываю на то, что ты получишь главную роль, — обратилась к ней Мадам, сверкнув глазами. — Армида… ведьма, соблазнившая славнейшего из рыцарей и незаметно для себя влюбившаяся в него. Она чуть не погубила их обоих, когда поняла, что он ее предал… роль непростая, мало кому удавалось выдержать баланс между нежностью чувства и разрушительностью ярости.

— Я понимаю, — откликнулась Лили, не поднимая глаз, — мне кажется, я понимаю, как нужно играть.

Конечно, Даниэль предполагал, что прослушивание станет для Лили очередным тягостным испытанием, но сердце его все равно сжалось, когда он ступил в полупустой зал и увидел там тех, чьи лица были ему уже знакомы: и графа де Пассавана, и окруженную, как всегда, преданными почитателями мадам Т., и многих других, среди которых особо можно было выделить мадемуазель Элен Р. — известнейшего в богемных кругах театрального критика, чьи разгромные, хлесткие статьи, выходившие в «Черном коте», имели огромный успех и были у всех на слуху. Элен была первейшей среди поклонников таланта Эжени и, стоило той исчезнуть, встала в первые ряды ненавистников той, кого полагали виноватой в этом исчезновении; не проходило и дня, чтобы она не обрушивалась на Лили с валом издевательских упреков, находя изъяны во всем — от ее прически до манеры себя вести. Никакие правила приличия не сковывали ее; вот и сейчас она говорила своему спутнику, не понижая голоса и никого не смущаясь:

— Разумеется, Эжени заслуживала свою награду, как никто другой! Все мы знали, что Зидлер вручит корону ей. Это было ясно, как день!

Лили сбавила на секунду шаг, нервно повела плечами, и Даниэль, заметив, как леденеет ее лицо, предупредительно взял ее за локоть.

— Не слушай ее, — шепнул он. — Ее слова ничего не стоят.

— Он прав, — вышагивающая рядом с ними Мадам поморщилась. — Это все равно что мусор. Не обращай внимания.

Лили не ответила им, но руку Даниэля сбросила в упрямом молчаливом протесте, и он не стал удерживать, хоть и видел, как сотрясаются ее губы, а нервозно сцепленные руки ходят ходуном — и это, как выяснилось, было его ошибкой.

— В какое ужасное время мы живем, — Элен, заметив, что Лили приближается к ней, патетически воздела глаза к потолку. — Истинный талант оказывается в тени пустоголовой бездарности, которой достаточно лишь выйти на сцену и показать всем свои прелести, чтобы…

До ушей Даниэля донесся странный звук — металлический звон, окончившийся сухим треском, какой бывает при вонзании в ствол дерева лезвия топора, — а потом стало так тихо, будто зал заполнился чем-то невидимым и вязким, в чем мгновенно потонули любые звуки. Не понимая, в чем дело, Даниэль обернулся к Лили и понял, что ее нет рядом с ним — она стояла напротив кресла, в котором сидела Элен, наклонившись и шумно дыша, а в руке ее был зажат короткий, острый нож, острие которого глубоко вошло в подлокотник между побелевшими пальцами разом умолкнувшей женщины.

— Ну так раздевайся, — проговорила Лили тихо и яростно; ее голос дрогнул, и вместе с ним угрожающе дрогнуло, сверкнуло, отразив шальной блик Даниэлю в лицо, лезвие ножа. — Покажи нам свои. А мы посмотрим, дадут ли за них хотя бы ржавый су.

Пассаван, сидящий невдалеке, шумно поперхнулся. Мадам Т., тоже наблюдавшая эту сцену, оценивающе прищурилась. Лицо Элен смертельно побледнело, затем стремительно раскраснелось; со свистом втянув в себя воздух, она открыла рот, и Даниэль зажмурился, ожидая невероятной бури, но в этот момент Мадам, успев подбежать к замершей Лили, крепко схватила ее за плечи и буквально оттащила прочь.

— Прошу извинить, — процедила она с отвращением, обращаясь к Элен, и, не теряя времени, поволокла Лили из зала, в пыльное и пустынное закулисье. Даниэль устремился следом, с трудом поспевая за широким шагом Мадам — не надо было быть прорицателем, чтобы понять, что она разозлена до крайности и не собирается сдерживать себя; когда она, втолкнув Лили в какой-то закуток за старой завесой, резко развернула ее к себе, Даниэль успел испугаться, что Мадам сейчас ее ударит.

— Ты сошла с ума, — прошипела она, встряхивая Лили так, что ее голова мотнулась взад-вперед, как у куклы в руках расшалившегося ребенка. — Ты знаешь, чем могут закончиться такие выходки? Ты хочешь, чтобы по твоей вине мы все угодили в еще большее дерьмо?

— Действительно, Лили, о чем ты думала? — Даниэль старался говорить мягче, но слышал, как нервно срывается его голос. — Я знаю, что тебе тяжело, но надо уметь себя сдерживать! Иначе из-за тебя…

— Из-за меня! — передразнила его Лили с жуткой, перекошенной усмешкой. — Опять из-за меня! Все стараются убедить меня, будто я виновата во всем!

Не ожидавший вспышки, Даниэль замолчал — как и Мадам, отступившая от Лили, сложив на груди руки.

— Я не сделала никому ничего дурного! — почти выкрикнула Лили сквозь подступающие слезы. — Я делала только то, что должна была сделать! Я не думала причинять Эжени боль, я не просила никого об этой короне, но Зидлер решил, что я оказалась лучше! Почему все считают меня виноватой в решении, которое принимала не я?!

Слезы хлынули по ее щекам, и она опустила голову, беспомощно обхватывая себя за локти. Остро наточенное лезвие все еще сверкало в ее сжатом кулаке, и Даниэль проговорил осторожно и вкрадчиво, коротко тронув Лили за плечо:

— Отдай мне, пожалуйста, нож.

Она, всхлипывающая, с трудом сохраняющая остатки самообладания, не расслышала, что обращаются к ней.

— Лили, — повторил Даниэль с нажимом, понимая, что близок к тому, чтобы тоже выйти из себя, — ради всего святого, отдай мне нож.

И она послушалась: медленно вложила в его ладонь рукоять, еще хранящую тепло ее кожи, но при этом наградила Даниэля долгим пронизывающим взглядом, точно из последних сил боролась с собой, чтобы не всадить острие ему в горло.

— Чудесно, — проговорила Мадам, наблюдая, как Даниэль подрагивающей рукой прячет нож в кармане сюртука. — А теперь выброси из головы свои глупости, будь так любезна. Хочешь доказать, что ты чего-то стоишь? Выйди туда, — она повелительно махнула рукой в сторону зала, — и покажи, на что способна. Это будет действеннее, чем размахивать своей зубочисткой перед носом уважаемых людей.

Лили понуро молчала. Приступ озлобления оказался для нее губительным, выпив ее до дна, и за ним последовал столь же всепоглощающий порыв отупелого равнодушия. Потускневшая, превратившаяся в собственную блеклую тень, она вернулась в зал, не обращая внимания на направленные на нее взгляды, и заняла предназначенное ей место в ожидании своей очереди; прослушивание пошло своим чередом, но Даниэль, глядя в лицо Лили, похожее на маску, лишившееся любого выражения, осознавал со всей болезненной ясностью, что для нее этот вечер обернется провалом.

***

— Мда, — Алекс, вечный спутник мадам Т., цокнул языком, наблюдая, как Лили подавленно плетется со сцены, сопровождаемая вздохами, оханьем, смешками — в общем, всем тем, с чем приходится столкнуться артисту, показавшему на редкость неубедительную, прямо-таки беспомощную игру. — Она сегодня не в ударе.