— И все же, — заявила она, отщипывая от лежащей перед ними на блюде виноградной грозди несколько ягод, — все сложилось лучшим образом. Пусть теперь кто-нибудь из этих напыщенных тупоголовых болванов решит, что может не считаться со мной!

— Вы говорите о Зидлере? — уточнил Даниэль и отправил себе в рот сразу две апельсиновых дольки. Мадам взмахнула рукой, едва не выбив у него при этом бокал:

— Они все! И Зидлер, и мадам Т. со своими прихвостнями, и Элен, и все остальные, кто еще три года назад не воспринимал меня всерьез… все они меня ненавидят, больше даже, чем ненавидят друг друга. Знаешь, почему?

— М-м-м-м-м, — Даниэль был слишком занят тем, что жевал, и поэтому сумел пробормотать лишь нечто невразумительное. Мадам, с каждым словом распаляясь, ответила за него:

— Я им все равно что кость в горле. Несколько лет назад никто не знал обо мне, а теперь? Я пришла на территорию, давно поделенную на куски, и не погнушалась заявить, что не буду довольствоваться теми огрызками, что могут подкинуть мне от своих щедрот местные воротилы. Конечно, они в бешенстве. Считают, что я забираю закрепленное за ними по праву. Но так работает жизнь, Дани, — протянув руку, она щелкнула кончиками пальцев по золотой броши, украшавшей петлицу его новехонького сюртука, — ничто не появляется ниоткуда. Если ты что-то получил — значит, тебе пришлось это у кого-то забрать.

Даниэль, вздрогнув всем телом, ничего не ответил ей. Он не считал нужным делиться с Мадам теми кошмарными видениями, что преследовали его почти каждую ночь с того вечера, когда Лили получила свою корону, но одно из них крепко засело в его сознаниии и никакие винные пары не могли вытравить его оттуда: Даниэлю снилось раз за разом, что его схватили, распяли на столе, крепко держа за руки и ноги, и, не обращая внимания на крики и мольбы, пропихивают ему в рот кончик воронки, чтобы залить ему в горло целый котел расплавленного, бурлящего золота. От ужаса он просыпался — всегда до рассвета, тогда, когда ночь сгущается сильнее всего, — и долго ворочался в неожиданно неуютной постели, пока не забывался, сморенный вернувшейся дремой, лишь под утро, а затем весь день чувствовал себя как тяжело больной, чудом переживший острейший приступ лихорадки. Об этом он никому не рассказывал, предпочитая находить успокоение в вине, если становилось вовсе нестерпимо, но ему все равно казалось, что Мадам все видит, знает о его мыслях — и лишь из деликатности не смеется над его впечатлительностью.

Серж, сидевший от них чуть наособицу, дымящий сигарой и листавший свежий номер «Ревю Паризьен», вдруг хрипло рассмеялся, переворачивая очередную страницу, и Мадам тут же повернулась к нему:

— Что там? Про нас еще пишут?

— Не про нас, — пояснил он, быстро проглядывая разворот. — Но удивительно подходит к словам про «получить» и «отобрать». Очередное небывало дерзкое ограбление. И — подумать только — в тот же вечер, когда состоялся наш последний спектакль.

— Интересно, — Мадам вытянула шею, чтобы заглянуть в газету через его локоть. — И кого обчистили?

— Какого-то коммерсанта, месье N., фамилию «не разглашают в интересах следствия». Как пишут, он вернулся из Восточной Азии, среди всего прочего привез с собой какого-то золотого божка и бронзовые таблички со священными письменами. Положил их в охраняемый сейф в своей квартире и пошел смотреть на наших Эжени и Лили. Пишут, что кому-то из них двоих он даже послал цветы — жаль, не уточняют, кому… Когда он вернулся, сейф был уже пуст.

— Разумеется, — произнесла Мадам скучающим тоном, доставая из кармана трубку, — никто представить не может, как это случилось?

— Представить могут, — сказал Серж с непонятным азартом, — но яснее от этого не становится. Проникнуть в дом и остаться незамеченным можно было только с одной стороны — с той, куда выходят окна кухни и черного хода. Но на первом этаже живет прислуга, и они никого не видели, как и швейцары, и соседи, и жители нижнего этажа. Все окна были закрыты… кроме одного, которое вело в гостиную, где за день до этого произошла поломка в камине — его открыли, чтобы ушел запах дыма.

— Получается, грабитель влез в окно?

— Да, и ему для этого пришлось преодолеть пару десятков метров по почти отвесной стене. Я знаю, — Серж многозначительно усмехнулся, — всего с полдюжины человек, способных на такой трюк. Имейте в виду, что в тот вечер шел снег, все заледенело, так что задача нашего грабителя была вдвойне, втройне сложной.

— Да, — Даниэль покачал головой; его тоже захватил интерес к подоплеке произошедшего, словно он был участником запутанной детективной интриги, — примечательно…

— Дальше — больше. Открыв окно изнутри, наш грабитель впустил своих сообщников… или сообщника, в любом случае с ним был кто-то еще, потому что на подоконнике обнаружили следы от крюка, к которому, очевидно, прицепили веревку. Наш коммерсант был не дурак и позаботился о сохранности своего жилища: сейф мало того что был тщательно заперт, но и находился в совершенно темной комнате. Ни единого окошка или другого источника света… кроме рубильника, при попытке дернуть за который сработал бы сигнал в комнате охраны. Через пару минут квартира оказалась бы заполнена до зубов вооруженными людьми.

— И что же? Они решили рискнуть? — предположила Мадам.

— Нет, — добавил Серж почти торжествующе, — они решили обойтись вовсе без света. Очевидно, им помогал кто-то из прислуги — в ту же ночь пропала девица, которую наш коммерсант недавно взял в горничные, — поэтому они более или менее точно знали расположение мебели в комнате с сейфом. Дальше все было просто — взломать замок…

— Вслепую?

— Очевидно, да. Затем, забрав добычу, они удалились так же, как и пришли — причем первый не воспользовался веревкой, а спустился вниз все так же, цепляясь за выступы в стене. Никаких следов, разумеется. Прекрасная операция. Кто бы они ни были, в эту ночь они озолотились.

— Как и мы, — добавила Мадам, все больше веселея. — Корону Зидлера оценивают как минимум в сто пятьдесят тысяч франков, но я буду не я, если не найду того, кто даст двести.

«Двести тысяч», — подумал Даниэль, и от одной только цифры, еще не облеченной в материальную форму, у него захватило дух. Прежде он думал, что такие суммы могут видеть перед собой лишь короли или другие очень высокопоставленные люди; теперь же оказалось, что достаточно всего лишь протянуть руку и взять — и от этой мысли у молодого человека сперло в горле.

— Да-да, — сказала Мадам, несомненно заметив, как меняется его лицо, — никто не останется в накладе.

— И Лили? — спросил Даниэль, спохватываясь; ее не было сегодня с ними, Мадам почти не упоминала о ней, и он про себя удивительно легко согласился с этим, хотя недоумевал поначалу, почему Лили не может разделить с ними свое торжество. Теперь выходило, что торжество было общим — а, значит, так тягостно не ощущалось отсутствие одной из тех, кто был к нему причастен.

— Лили получит все, что захочет, — пообещала Мадам великодушно. — Платья, туфли, побрякушки… все к ее услугам. Ей достаточно просто попросить.