— Мазила! — хохотнул кто-то из гостей; Лили, при первых же выстрелах зажмурившаяся и зажавшая ладонями уши, не сразу решилась открыть глаза, а вот Эжени, поймавшая кураж, приблизилась к де Лежеру и знаком потребовала у него револьвер.

Бам! Бам! Две из трех бутылок превратились в груды осколков; несомненно, Эжени расправилась бы и с последней, но как раз в этот момент в барабане закончились пули.

— Смелая! — захохотал де Лежер, обнимая ее за талию; он был пьян совершенно и с трудом держался на ногах, но это вовсе не мешало ему распускать руки. — Эй, там! Сколько с меня за то, чтобы провести время в клетке этой пташки?

По лицу Эжени пробежала мимолетная гримаса отвращения, но никто этого не заметил, кроме, может быть, Даниэля, который в тот момент был готов проклясть себя за излишнюю зоркость. Приблизившись к имениннику, Мадам что-то недружелюбно ему сказала; Даниэль был готов поклясться, что слышит, как она в своей любимой надменной манере посылает того ко всем чертям, но в этот момент де Лежер достал из нагрудного кармана пачку банкнот, по толщине напоминающую увесистый кирпич — и в лице Мадам что-то дрогнуло и разгладилось. Взяв деньги, она кивнула, и собравшиеся за столом разразились раскатистым сальным смехом.

— Может, не стоило? Он пьян… — сказал Даниэль, улучшив момент, когда Мадам, пересчитывая купюры, проходила мимо; она, с явной неохотой бросая свое занятие, метнула на него испепеляющий взгляд.

— Теперь ты будешь мне рассказывать, как выбирать клиентов, а, Дани?

Одним движением собрав разложенные на столе наброски, он поднялся. Выпитое вино давило ему на голову, и он преисполнился настойчивым стремлением прогуляться на свежем воздухе.

— Он пьян, именно, — проговорила Мадам, глядя на него и несколько смягчаясь, — и поэтому опасаться нечего. Ты видел его? Он упадет и уснет мертвецким сном, прежде чем успеет дотронуться до нее.

Ни единой причины не верить ее словам у Даниэля не было, но все же он покидал заведение в тот вечер, чувствуя непонятную, пока не успевшую стать ему привычной тяжесть на сердце.

***

В заведение он вернулся на следующий же день, около часа пополудни, как было уговорено с Эжени, стремящейся быстрее закончить позирование для афиши. На требовательный стук в дверь никто не отозвался, и тогда Даниэль, повернув ручку, зашел в дом сам. Дезире не вышла ему навстречу, чтобы, как обычно, принять у него пальто и шляпу, и одного этого хватило молодому человеку, чтобы понять, что случилось что-то из ряда вон выходящее, какая-то леденящая душу беда.

Сверху доносились отзвуки чьих-то голосов; перепрыгивая через две ступеньки, Даниэль взлетел на третий этаж, к апартаментам Эжени и, едва увидев в просвете между приоткрытой дверью и косяком плотную фигуру месье Дюбуа, понял, что сбываются самые худшие его опасения. Холодеющей рукой он толкнул дверь; та скрипнула, открываясь, но на это никто не обратил внимания. Дверь спальни была открыта, и туда Даниэль зашел без труда; там же, как выяснилось, собрались все обитатели дома, не исключая Мадам — она стояла чуть поодаль, у будуарного столика, и слушала скорбное бормотание врача:

— …внутренности отбиты, два ребра треснули, вдобавок повреждена трахея…

— Когда она сможет выйти на сцену? — прервала его Мадам, и от одного звука ее голоса у Даниэля по спине рассыпался целый ворох мурашек. Врач, уставившись на нее, озадаченно сморгнул.

— Сейчас я не могу сделать точный прогноз, вы же понимаете… возможно, через два месяца можно будет…

— Два месяца, — процедила Мадам сквозь стиснутые зубы, наткнулась взглядом на вошедшего Даниэля и тут же, ничего не ответив на его немой вопрос, отвернулась, будто его вовсе не существовало на свете. Понимая, что беспокоить ее сейчас опасно для жизни, Даниэль приблизился к постели, вокруг которой сгрудились девицы: молчащая Полина, Лили, беспомощно обхватившая себя за локти в попытке унять бьющую ее дрожь, и наконец Дезире, стоящая на одном колене возле самой постели и тянущаяся намоченным полотенцем к чему-то бесформенному, красному, напоминающему кусок требухи, который кто-то по недосмотру положил на подушку, безжалостно заляпав алым кружевную белоснежную ткань.

— Надо это смыть, — проговорила Дезире удивительно ровным, заботливым голосом, — вот так.

«Что-то» испустило протяжный стон — не стон даже, а надрывный вой, — пошевелилось, и у Даниэля зазвенело в ушах. Он понял, что видит лицо Эжени — не лицо, точнее, а его половину, ибо вместо другой половины была сплошная кровавая ссадина, — и слышит ее голос, а, вернее, то, что от него осталось, и осознание ударило его, оглушило, до поплывших перед глазами алых и белых кругов.

— Молодец, — в Дезире, определенно, пропадала недурственная сестра милосердия. — Теперь еще немного, потерпи…

Даниэль сделал шаг к Лили, и они оба, не сговариваясь, одновременно схватились друг за друга. Дрожь не оставила ее, и он рад был бы ее успокоить, но его самого трясло так, будто через все его тело пропускали электрический ток. Надо было увести ее, напоить коньяком (а заодно налить и себе), но Даниэль не мог даже сдвинуться с места — продолжал смотреть на лежащую на кровати несчастную, преисполняясь ужасом, но не в силах отвести глаз, пока не услышал отрывистый, бесстрастный приказ Мадам:

— Все вон.

Никто в здравом уме не осмелился бы спорить. Полина вышла первая, держа спину и плечи безукоризненно прямо, и спустилась по лестнице почти по-королевски, не проронив при этом ни слова; Дезире прошмыгнула мимо, сжимая в руках таз с зарозовевшей водой; что до Даниэля и Лили, то они буквально тащили друг друга по ступенькам, и только чудом никому из них удалось не упасть, утянув за собою другого.

— Она так кричала, — прошептала Лили, когда они оказались внизу; Даниэль посадил ее себе на колени, и она прильнула к нему, уткнулась в его плечо, — это кошмар…

Даниэль был согласен с ней: происходящее нельзя было назвать иначе как кошмарным сном. Но надежда на скорое пробуждение таяла с каждой секундой — будь это сном, он бы давно пробудился, выдернутый в реальность приступом безотчетного страха, но из самой реальности таким образом некуда было бежать, только зажмуриться и слушать, как паника стучит в голове тысячей свинцовых молотков.

— Что теперь будет? — вдруг спросила Лили, приподнимаясь и глядя прямо ему в глаза; он видел, что в лице ее ни кровинки, ощущал, что и сам обморочно бледен, и говорить мог с трудом, точно это ему отбили все ребра:

— Я… я не…

Их прервали — вернее, прервала спустившаяся по лестнице Мадам. Никого не видя перед собой, она изрыгала бессвязные проклятия, да так, что все черти в аду могли позавидовать ее красноречию; только одно различил Даниэль в ее речи — отчаянно-твердое, как у человека, которому нечего терять, «Не в этот раз!», — и внутри у него как будто что-то отмерло.

— Что теперь будет? — повторила Лили, проводив Мадам взглядом; та скрылась в коридоре, и спустя несколько секунд по всему дому разнесся звук захлопнувшейся двери.