— Жизнь переменчива, как любит утверждать наша Мадам, — заявил он, хитро сверкая глазами, — кто знает, что будет завтра? Кто знает…

***

Через пару дней Даниэль, получив записку от Мадам, взял свои рисовальные принадлежности и отправился в заведение. Надо было что-то подправить в изображении Полины — а работать в стенах дома было непременным условием Мадам, от которого она не хотела отступаться. Одной лишь Эжени было позволено уходить на сеансы в мастерской господина А., Даниэлю приходилось являться в заведение самому, но это нисколь не омрачало его настроения: во-первых, это было лишней возможностью увидеться с Лили, а во-вторых, он успел по-своему привязаться и ко всем прочим обитателям этого дома — не стала исключением даже сама мадам Э., к которой молодой человек начал испытывать нечто вроде благодарной сыновьей нежности.

— Полина сейчас спустится, — сказала Дезире, препроводив его в пустующий малый зал. — Может быть, выпить?

Даниэль, у которого все еще шумело в голове после четвергового кутежа, жестом отказался. Дезире исчезла, а он ненадолго остался один — единственным его развлечением после того, как он приготовил все для работы, был один лишь голос Сержа, который сидел в большом зале в компании Эжени и обучал ее тонкостям своего мастерства.

— Человеку требуется десятая доля секунды, чтобы моргнуть, — выговаривал он своим обычным флегматичным тоном. — Это очень мало. Но достаточно для того, чтобы подменить карту. Если знать, что делать, конечно. Ты слишком осторожничаешь, что вредит быстроте твоих жестов. Так ты влегкую себя выдашь.

— Ладно, ладно, — отвечала Эжени, и в голосе ее мешалось раздражение на себя саму и стремление во что бы то ни стало пробовать, пока усилия не увенчаются успехом. — Давай еще раз.

Любопытствующий Даниэль хотел было выглянуть, чтобы посмотреть на эту сцену, но в этот момент из зала донеслись шаги — гулкие, прихрамывающие, — и когда он понял, что они принадлежал Полине, то изумленно замер. Он не мог припомнить, чтобы она ходила так: обычно она передвигалась, как бесплотный дух, ступая, несмотря на свой немалый для девицы рост, невесомо и неслышно. Теперь же, когда она появилась в зале, он заметил, что она немного подволакивает ногу; лицо ее, отощавшее и побледневшее, лучше любых слов свидетельствовало о недавно перенесенной болезни. Поприветствовав Даниэля, она опустилась в приготовленное для нее кресло; по ее скованным движениям видно было, что они причиняют ей боль, и он про себя усомнился, в том ли она состоянии, чтобы позировать.

— Как твое здоровье?

— Намного лучше, — ответила Полина, вытягиваясь в кресле; на ней был просторный халат, на картине принявший вид струящейся шелком, привольно распахнутой на груди мантии, но сейчас она не торопилась его развязывать, точно чего-то стесняясь. — Мадам сказала, еще что-то нужно для афиши…

— Сущие пустяки, — заверил ее Даниэль; не услышав жалобы, он решил, что и от него ждут ответной любезности, а именно делать свою работу, как будто ничего не произошло. — Это не займет много времени. Могу я тебя попросить…

Он безмолвным движением рук изобразил, будто развязывает пояс халата, но Полина посмотрела на него с сомнением.

— Нельзя ли без этого? — спросила она, и Даниэль окончательно перестал что-либо понимать.

— Мы же изображаем последние мгновения Клеопатры, — напомнил он, теряясь в догадках, что же идет не так. — Мадам сказала, что на груди обязательно нужна змея. Так, может быть…

Он умолк на полуслове, видя, что Полина, явно утомленная какой-то бесплодной борьбой, страдальчески прикрывает глаза. Спустя секунду она все-таки сделала, что он велел — и у него против воли вырвался шумный вздох, когда он увидел на ее животе и ребрах целую россыпь застарелых, начавших уже желтеть синяков.

— Что… — начал он, но примолк, поняв, что ему не следует задавать вопросы — а, вернее сказать, он не испытывает ни малейшего стремления задавать их. Полина смотрела куда-то мимо него с совершенным безразличием, а ему пришлось собраться с силами, чтобы вытолкнуть слова из пересохшего горла:

— Ладно, ладно. Мы это закроем. В конце концов, нужна только грудь…

Он немного посуетился вокруг Полины, которая словно окоченела; в конце концов ему удалось устроить ее руку и складки ткани халата так, чтобы скрыть под ними эти непонятные уродливые следы.

— Так намного лучше, — произнес он, отступая и стараясь изобразить улыбку. — Выглядишь прекрасно.

Полина посмотрела на него, и мелькнуло в ее глазах мимолетное, но устрашающее нечто, отчего Даниэля пробрало холодом до самых костей.

— Вы очень добры, — произнесла она с неторопливым кивком, и он с плохо скрываемым облегчением вернулся за холст.

***

Работу он закончил быстрее, чем рассчитывал (и на то у него были весьма веские основания) и, пожелав Полине скорейшего полного выздоровления, направился к Мадам. В записке, которую он получил утром, было сказано, что она хотела бы с ним поговорить, да и он сам, оправившись от первого потрясения, чувствовал, что отчаянно нуждается в этом разговоре.

Мадам, как и всегда, встретила его предложением выпить коньяку, и на сей раз он не стал отказываться — наполнил фужер и, сжимая его в руках до того, что пальцы едва не начало сводить судорогой, опустился за стол напротив своей собеседницы.

— С Полиной все удачно? — осведомилась Мадам, раскуривая трубку; Даниэль помялся немного, не зная, как точнее описать то, что увидел.

— Я внес все необходимые исправления, — наконец сказал он, решив, что лучше всего будет начать именно так. Мадам спокойно кивнула:

— Это хорошо. Думаю, уже завтра мы отдадим оригинал в типографию.

Весь ее вид говорил о том, что на этом тему она почитает закрытой, но Даниэль, сделав большой глоток из фужера, все же решился сказать ей:

— Я видел следы.

Недолго стояла вязкая тишина. Мадам нисколько не изменилась в лице.

— Какие еще следы?

— У Полины, — заговорил Даниэль сбивчиво, тщетно стараясь замедлить собственные мысли, ибо результаты тех умозаключений, что созревали в его голове, сочились в его сердце ледяным ужасом, — на ее теле. Они похожи на…

Он замялся, не в силах сказать; тогда заговорила Мадам, усмехаясь:

— На что они похожи? На следы от припарок, которые ей делали, чтобы простуда не пошла в легкие? Я краем глаза видела это… если честно, похоже было на сцену из времен инквизиции. После такого будешь ходить полумертвым. Но могло быть и хуже, от легочной болезни мрут как мухи, особенно в последние годы.

Страх отступил, точно его и не было. Ощущая, как разжимается сомкнувшийся вокруг сердца обруч, Даниэль едва не засмеялся от окатившего его облегчения:

— Так вот в чем дело…

— А ты что подумал? — поинтересовалась Мадам и добавила, когда он, теперь уже испытывая стыд от своих подозрений, опустил глаза. — Впрочем, можешь не отвечать. В твоем возрасте все не в меру впечатлительны. А вот с рассудительностью, наоборот, беда…