Засыпать себя вопросами он Лили не дал, просто кивнул ей в сторону ширмы, стоящей в дальнем, самом укромном углу:

— Там кое-что приготовлено. Я хотел бы, чтобы ты это надела.

На лице Лили проступил легкий румянец. Скрыться за ширмой она не торопилась — сначала подкралась к ней, заглянула одним глазом, точно думая, что может из-за нее ринуться что-то темное и угрожающее. Даниэль, усмехаясь про себя, ждал. Костюмом, который он раздобыл для Лили, выкупив за бесценок у театра Ателье (платье, предназначенное для царицы Савской, прожгла в двух местах неуклюжая гладильщица), он почти что гордился, как если бы скроил его самостоятельно. Легчайшее платье с верхом из тонкого кружева и вольно струящейся шелковой юбкой должно было превратить Лили в настоящую царевну, подчеркнув хрупкость и изящество ее фигуры; Даниэль ожидал, что его юная натурщица будет в восторге, но когда она, увидев платье, обернулась к нему, на ее покрасневшем лице было написано одно лишь недоумение.

— Да бог с вами, месье, — пробормотала она, явно не находя себе места, — я же в нем почти что нагишом буду.

— Здесь стыдиться нечего, — заверил ее Даниэль. — Ты когда-нибудь видела античные статуи?

Лили замотала головой, и Даниэль со вздохом пояснил ей:

— Очень многие из них изображают людей, как ты выражаешься, нагишом. И это величайшие произведения искусства, которыми восхищается не одно поколение.

Если его слова убедили Лили, то не до конца; она осторожно взяла платье в руки, рассматривая его, и видно было, что в ее душе происходит нешуточная внутренняя борьба.

— Что же, — наконец произнесла она, кусая губы, — людей только голыми рисуют, что ли?

— Нет, нет, конечно нет, — заговорил Даниэль, с трудом сдерживая смех. — Просто выбранный мной сюжет предполагает… некоторую вольность. В разумных пределах, конечно.

— Какой сюжет?

— Саломея с головой Крестителя, — важно объявил Даниэль, но стушевался, не найдя в ответном взгляде Лили даже искры понимания. — Ты и эту историю не знаешь?

Она сосредоточенно нахмурилась, напрягая свою память, и проговорила нерешительно:

— Кажется, кюре об этом говорил. Но я точно не помню…

— Саломея была дочерью Иродиады, чье распутство Иоанн Креститель обличал в своих проповедях, — заговорил Даниэль, чувствуя себя весьма неловко в роли учителя Закона Божьего. — Когда Крестителя схватили и бросили в тюрьму, царь Ирод, муж Иродиады, отказывался казнить его. Тогда она подговорила Саломею станцевать на дне рождения Ирода — и танцевала она так, что Ирод поклялся, что даст ей за этот танец все, что она пожелает.

Лили слушала его, затаив дыхание.

— И что она захотела?

— Голову Иоанна Крестителя на серебряном блюде, — ответил Даниэль, и Лили, явно изумленная, прижала ко рту кончики пальцев. — Ирод не смог отступиться от своего слова, и Креститель был казнен.

— Из-за одного танца?.. — Лили была до того потрясена, что едва не выронила платье. — И вы думаете, я могу так? Могу быть ей?

По его мнению, она задавала вопрос в высшей степени неуместный — сейчас, стоя под жаркими лучами июньского солнца, которые ложились на ее лицо и путались в волосах, очаровательная в своей наивной растерянности, она легко могла быть той, ради одного взгляда которой объявляют войны и берут города. И когда Даниэль ответил ей, в нем не было тени неуверенности или неискренности:

— Я думаю, никто не сможет лучше.

Неизвестно, что именно затронули его слова в ее сердце, но Лили больше не стала спорить. Пока она возилась за ширмой, Даниэль свалил в комод все лишнее, что было на софе, установил посреди комнаты мольберт и натянул на него свежий холст. Роль реквизита сыграли поднос, найденный Даниэлем в квартире, и восковая голова, которую ему удалось раздобыть у мастера, исполняющего заказы для музея Гревен**. Долженствующая изображать Луи XIV, она была повреждена со стороны затылка, но для Даниэля такие мелочи были не существенны; зато голова выглядела до того правдоподобно, что Лили, выглянув из-за ширмы, испустила испуганный вскрик.

— Не бойся, — засмеялся Даниэль, предчувствовавший такой эффект. — Она не настоящая. Она из воска. Посмотри сама.

Лили не удовольствовалась одним разглядыванием — протянула к голове руку, коротко ткнула ей в щеку кончиком указательного пальца и только после этого успокоилась.

— А выглядит как живая, — сказала она, устраиваясь на софе и косясь на голову с явной опаской. — То есть мертвая, конечно. Если отдельно от тела — значит, мертвая.

— Резонное замечание, — согласился Даниэль, оказываясь рядом. Ему не пришлось долго мучиться, прикидывая, как Лили лучше сесть; будущая картина стояла перед его мысленным взором, как живая, уже не один день — он придумал ее, пока расписывал большой зал, не покладая рук и иногда валясь с ног от усталости. Он знал, какой будет его Саломея, до последней детали, до каждой золотой нити, вьющейся в кружево на ее груди, до мельчайшего солнечного блика в ее волосах, до линии изгиба шеи и каждой из расслабленно опущенных ресниц. Лили, повинуясь ему, полулегла на софу, повелительным жестом коснулась восковой головы; Даниэль мягко дотронулся до ее подбородка, заставляя чуть откинуть голову, и рука его дрогнула, а вместе с ней дрогнуло и что-то внутри него.

— Вот так, — сказал он, отступая; стараясь выглядеть хладнокровным, он ничего не мог поделать с тем, что за этой зыбкой маской разыгралась настоящая буря. Наверное, дело было в проклятом запахе лип, от которого кружилась голова, но Даниэлю стоило немалых усилий сосредоточиться на холсте.

— А глаза надо закрытыми держать? — уточнила Лили, явно ни о чем не подозревая. — Или можно открыть?

— Можно, — разрешил он, хватаясь за наточенный карандаш. — Только не шевелись. Сможешь выдержать так пару часов?

— Я и больше выдержу, месье, — твердо сказала она, и на этом между ними воцарилась тишина. Крепко стиснув зубы и стараясь не допускать лишних мыслей в свою голову, Даниэль наносил на холст штрих за штрихом; Лили сидела, как и было уговорено, без движения, разглядывая комнату, и как будто впала в транс, подобно медиуму или молящемуся монаху-отшельнику. Работа шла споро; не прошло двух часов, как Даниэль решил сделать перерыв.

Разминая затекшие плечи и на ходу открывая бутылку сельтерской воды, он отошел к окну; солнце вышло из зенита и, понемногу наливаясь закатным румянцем, клонилось к горизонту. Внизу царило обычное вечернее оживление — хлопали двери и окна, стучали по мостовой лошадиные копыта, спорили два извозчика.

— Можно задать вам вопрос?

— Я же говорил, — ответил Даниэль с несерьезным укором, — не спрашивай разрешения.

— О, совсем забыла, — досадливо сказала Лили. — Вы прочитали все эти книги?

Даниэль обернулся. Он не предполагал, что предметом наибольшего интереса Лили станут его книги — пара дюжин, которые он привез с собой в Париж, составляли лишь малую часть обширной семейной библиотеки, и Даниэль отобрал те из них, расстаться с которыми ему было бы сложнее всего. В основном это были сочинения современных авторов — Флобера, Мериме, Золя, — но попадались среди них и классики наподобие Тассо или Сервантеса. Подходящей для них полки в мансарде не было, и поэтому они были расставлены на комоде; подойдя к ним, Лили несмело, точно боялась совершить святотатство, коснулась корешков.