— Родовое имя, тобой же произнесенное, откроет неупокоенной душе дорогу к сути, — вместо Кузьмича, который грозно засопел, удивляясь моей тупости, ответил Вавила Силыч. — Твоей сути, Александр. К сознанию твоему, если проще. А там все зависит от того, кто крепче — ты или эта душа. Если ты — то выдворишь её из себя навсегда. Если она — то беда. Захватит мертвяк твое тело, и все что к нему прилагается, то есть и силу. Не навсегда, ненадолго, но захватит. И кто знает, что с ним учудит. Может и ногу сломать, и даже шею свернуть, что ему за печаль до твоих бед? Нога еще ладно, в гипсе полежал и живи дальше. Если ухайдакает мертвец тело, то тогда все, твоей душе возвратиться некуда будет.

— Потому на кладбище никогда ни с кем не откровенничай, — назидательно произнес Кузьмич. — Кто бы ни подошел, что бы ни спросил. Они хитрые знаешь какие?

— А если его кто-то другой назовет? — озадачился я. — Мы с родителями раз в год на родные могилы ездим, не будут же они все время безлично ко мне обращаться?

— То другое, — пояснил Кузьмич. — Тут важно, чтобы ты сам свое имя назвал и доброй волей, без этого ничего у неупокоенной души не выйдет.

— Еще вопрос, — я отпил кваса. — Если понадобится, я смогу с Хозяином кладбища поговорить? Мало ли как дело повернется, вдруг пригодится.

— Да запросто. Но только если он сам этого захочет, — Кузьмич ухмыльнулся. — Иди в самую старую часть кладбища или на перекресток в самом его центре. Там найди дерево сухое, безлистное. Поверь, оно непременно отыщется, не может быть такого, чтобы его не было. На дереве этом найди место, куда дар Костяному царю положить можно. Может, в сплетение сучьев, может, еще куда, там такое непременно найдется. Положишь дар, скажешь: «Прими, Хозяин кладбища, подношение мое. Если тебе будет оно по нраву, то и мне будет радостно». После этого жди, если он захочет с тобой побеседовать, то даст тебе знак. Огонек могильный засветится или подойдет кто-то и тебя за собой позовет. Но помни — делать подобное надо не раньше заката и не позже того времени, когда восток синеть начнет. Днем он не спит, понятное дело, но в разговоры с кем-либо не вступает почти никогда.

— А что за подношение надо ему нести? — я полностью обратился в слух.

— Мясо с кровью, желательно — говядину, — со знанием дела ответил Кузьмич. — Фарш можно, особенно если свежий, с сукровицей, опять же. Еще сметана годится, но только в открытой посуде. Банка там, или крынка. Хотя — где теперь крынку сыщешь? А всякие новомодные гостинцы, вроде чипсов или шоколада в фольге, не неси. Не примет.

— Нелогично, — заметил я. — Он же нежить, насколько я понимаю. Зачем ему еда? У него же желудка нет.

— Полагаю, что вопрос в глубоком уважении, — подумав, выдал Кузьмич. — И потом — у него слуги не только мертвые, но и живые есть. Собаки, кошки кладбищенские — они тоже при нем состоят.

— Непросто все это, — вздохнул я. — Запутанно.

— Привыкнешь, — ободрил меня Кузьмич. — Со временем. Если только глупостей не наделаешь и сам в свиту какого-нибудь Костяного царя не попадешь.

— Не должен, — уверенно произнес Вавила Силыч, чем мне очень польстил. — Набирается ума вроде помаленьку. Вон с лесовиком поладил. А у них характер не сахар, ты же знаешь.

— Это да, — подтвердил Кузьмич. — Скандальные они. Это не трожь, то не трожь, тут не рви, там не топчи. Хуже них только русалки.

— Они такие дуры!!!! — как видно, Родьке было что рассказать по этому поводу, он дернулся на табуретке так, что чуть с нее не упал. — У нас их с дюжину живет! Так как лето, они волоса свои чешут и молодых мужиков ждут. У нас молодых уже лет двадцать как нет, и им всем сто раз говорено, что не придут они, неоткуда им взяться, уплывайте уже отсюда. А эти, как полнолуние, сидят на берегу и гребешками орудуют. Ждут. Ну не дуры?

— Да это ладно, — Кузьмич хмыкнул. — Вот помню, пошли мы как-то с овинником и банным на Ивана Купалу к Неглинке. У меня просто тогда там рядом палаты стояли…

Мне стало понятно, что познавательная часть беседы закончилась и начались воспоминания, которые имеют немалую ценность для фольклористов, но лишены практического смысла. То есть — можно смело отправляться в магазин, поскольку есть-то мне что-то надо и сегодня вечером, и завтра утром.

Мои гости и примкнувший к ним Родька уже вовсю разошлись, перебивая друг друга и вываливая все новые и новые воспоминания о своих похождениях в те времена, о которых я только в исторических романах читал. Сами посудите — тот же Кузьмич на Неглинку ходил. Неглинку, которую еще при царе-батюшке под землю законопатили.

В общем, под шумок я квартиру и покинул, причем, как мне показалось, никто этого даже не заметил.

Забавно, а я как-то уже совсем сроднился с этими представителями фольклора. Серьезно. Более того — я их начинаю воспринимать в качестве своих друзей. По идее, это противоестественно, хотя бы потому, что они не люди. В прямом смысле — не люди. Они не принадлежат к доминирующей на этой планете расе.

Но с другой стороны — а являюсь ли я сам теперь человеком в полной мере? Хотя, что за чушь. Конечно же, являюсь. Но вот вопрос — останусь ли я им после того, как сила меня примет? Не факт. Люди в наше время столько не живут, сколько, например, протянул Захар Петрович. Я уж молчу обо всем остальном. Да вот хоть бы зелья. Почему-то есть у меня уверенность в том, что если бы, например, Пашка Винокуров попробовал изготовить пресловутые кристаллы страстной любви, то есть сделал бы то же, что и я — побросал в котел те же травы, а после прочел наговор, то ничего бы у него не получилось. Тут нужно нечто большее. И это большее — не человеческой природы.

Подобные мысли вертелись в моей голове и до того, как я неторопливо шел к магазину, и тогда, когда я уже топал домой. Они меня увлекли до такой степени, что я даже не услышал, как меня у подъезда окликнула Маринка.

Я заметил ее только тогда, когда она меня за рукав дернула.

— Смолин, — буквально проорала она мне в ухо. — Ты чего? Ушел в себя, буду нескоро?

Она была, как обычно, свежа, непосредственна и в компании. С ней был тот мрачноватый парень, с которым она меня знакомила на лестнице недели две назад. Если не ошибаюсь, звали его Сергей Севастьянов.

— Ну да, — ответил я ей, пожимая Севастьянову руку. — Вроде того.

— Ты почему дома? — спросила Маринка. — Ты же вроде за город собирался?

— Уже вернулся, — я поставил пакеты с продуктами на лавку. — А вы куда намылились? В кино?

— Почти, — Маринка заливисто рассмеялась. — В еще то кино. Ужастик смотреть.

Нет, все-таки я ей где-то даже завидую. Времени-то прошло всего ничего с той ночи, когда нас чуть не прикончили. Как она тогда орала, ножками топала, ведь даже стошнило ее — и на тебе, никаких следов пережитого стресса. Идет в кино ужасы смотреть. Счастливый человек с устойчивой психикой.

— Нет, Смолин, все круче, — Маринка сузила глаза, как видно, желая погрузить меня в мир тайн и мистики. — На кладбище мы едем! На кла-а-а-адбище!

И она растопырила пальцы, а после поднесла их к моему лицу, видимо, желая усилить эффект.

Но особой нужды в этом не было, я и так был впечатлен.

А еще у меня в ушах прозвучала вчерашняя фраза лесного хозяина о кукушке и ее яйце, из которой следовало, что только это в мире и бывает случайно. Все же остальное просто так не происходит.

Значит, и действовать мне теперь надо соответственно. Использовать те шансы, что подворачиваются, и не верить в совпадения. И в то, что если на этот раз не получилось, то в следующий-то точно выйдет как надо. Следующего раза может и не быть. Да и не получится у меня уже безмятежно существовать как раньше, спокойно плывя по течению. Жизнь не даст этого делать. И судьба тоже. Тут либо так, либо никак.

Не могу сказать, что мне это очень нравится, но выбора нет.

Или все-таки нравится?

— Странный выбор для воскресной прогулки, — вкрадчиво произнес я. — Нет, некий романтизм в этом есть. Я бы даже сказал — это вполне себе готичненько. И все же — какого вы забыли в местах вечного упокоения?