Может, и сейчас смогу распознать ложь? Ну хотя бы отчасти.

Вообще, наверное, действовать вот так, «в лоб», было не лучшим решением, да вот только мне, собственно, ничего другого и не остается. У меня нет армии шпионов и соглядатаев, которые смогут подтвердить или опровергнуть причастность отдела 15-К к происходящему. И ждать чего-то, например, у моря погоды, тоже не имеет смысла. Никто мне не поможет, ни делом, ни советом.

Так что надо просто взять и спросить, а после надеяться на то, что смогу различить, где правда, а где нет.

Только Нифонтов — не Наташка, это другой калибр, другой уровень. Он врет как дышит, если ему это надо. Хотя это я зря, врать он мне никогда и не врал. Он просто успешно недоговаривал, или поступал так, как было нужно ему, всякий раз после находя аргументы, оправдывающие его поступки.

Нифонтов — он как тот бобер. Он хитер и мудер.

А еще — увы, недоступен или находится вне зоны действия сети. Вот тебе и раз.

Я, уже было примостившийся на одной из скамеек Гоголевского бульвара и настроившийся на долгий и, скорее всего, не очень приятный разговор, обиженно посмотрел на смартфон, а после снова нажал на пиктограмму, под которой было написано «Николаша».

Тот же результат. «Пусто-пусто».

Я еще немного посидел на скамейке, после прогулялся к павильончикам, которые расположились близ станции метро «Кропоткинская», купил там датский «хот-дог» и сжевал его, причем по традиции умудрился капнуть кетчупом на галстук. Вот хоть бы раз съесть пиццу или «хот-дог» и не обляпаться. Ни разу не удавалось. Одна радость — не мне одному. Кстати — иные галстуки в голодный год можно будет сварить и съесть, столько разных приправ они в себя впитали. Потому я никогда и не покупаю яркие или светлые галстуки, только темных тонов. На них пятна не видны.

Посидев немного, я снова достал смартфон и набрал Николая. Увы и ах, результат тот же. Значит, придется работать по запасному варианту, чего очень не хотелось бы.

Проще говоря — звонить Мезенцевой.

Это делало и без того скользкую ситуацию еще более пакостной.

По логике вещей, она в качестве собеседника была более выгодна, в силу своей несдержанности и молодости. Ее на чистую воду вывести проще.

И все-таки я бы предпочел поговорить с Нифонтовым.

Нет, между нами не было вражды, ничего подобного. Но вот только после той ночи на кладбище и разговора у ее подъезда мы больше не общались. Даже на выезде в Лозовку, находясь в одной компании несколько дней подряд, мы не сказали друг другу ни слова. Ребята, разумеется, это заметили, но выяснять, отчего так случилось, не стали. То ли из деликатности, то ли им просто было все равно.

А после Лозовки у нас с Евгенией точек соприкосновения вовсе не стало. Хотя, если совсем уж по правде, их и до того немного было. Да, показалось мне, что может что-то быть. Показалось. Но и только.

Поборовшись еще немного с самим собой, а также с желанием пойти и купить еще один «хот-дог», чтобы оттянуть хоть ненадолго неприятный момент, я все-таки нажал кнопку «вызов».

Фиг знает, может, зря себе нервы мотаю, может, она тоже недоступна?

Конечно же, телефон спустя пару секунд порадовал мое ухо длинным гудком. Законы Мерфи работают всегда.

Или не всегда? Третий гудок. Четвертый. А трубку-то никто не берет. Может…

Нет. Не может.

— Привет, — голос в трубке был холоден настолько, что у меня чуть пальцы не замерзли. — Неожиданно, и не скажу, что приятно.

— И тебе здрасьте, — хмыкнул я. — Придерживаюсь той же точки зрения. Кабы не нужда — век бы тебя не слышать.

На той стороне повисло молчание, причем, похоже, немного ошеломленное.

— Ладно, не до лирики, — перехватил я инициативу. — Вообще-то мне Николай нужен, но он недоступен. Скажи ему, чтобы мне позвонил, хорошо? Очень важный разговор к нему есть.

— Не скажу, — посопев, ответила Евгения.

— Слушай, я понимаю, что у нас взаимная неприязнь, — примирительно сказал я. — Но переносить ее на рабочие моменты все же не стоит. Мы ведь хоть сколько-то, но цивилизованные люди, потому…

— Знаешь, мы сейчас говорим с тобой как разведенные супруги, причем разошедшиеся не как друзья, — с каким-то облегчением в голосе сообщила мне Мезенцева. — Может, ты не мне хотел позвонить, а этой своей… Как ее… Светлане?

— Кому хотел — тому позвонил, — возразил я. — И все же — почему ты с Колей не поговоришь?

— Потому что не могу, — немного печально сообщила мне Женька. — Сама бы рада, а никак. До него, Саша, теперь не дозвонишься…

— В смысле? — опешил я. — Блин, мне как-то даже не по себе стало. Жень, он чего — того? В смысле — погиб?

— Ты совсем дурак?! — заорала Евгения. — Смолин, ты реально не в курсе, что слово материально? Думай, что говоришь! Особенно ты. Особенно мне. Нет, конечно! Просто они с Пал Палычем неделю как в командировку уехали в такую дремучую глушь, где и телефон-то не берет. Даже не думала, что на Земле подобные места еще остались. А, оказывается, есть такие. А меня с собой не взяли, сволочи!

— Да сама ты знаешь кто? — возмутился я. — А что мне думать, если ты траурным тоном подобные слова произносишь? С тобой, Мезенцева, дураком стать можно запросто!

— Тебе им и становиться не надо, ты он уже и есть, — немедленно парировала девушка. — Я это сразу поняла, как только твою личность в первый раз увидела!

— Ты еще скажи, что тебя мама предупреждала со мной не связываться, и потребуй возврата украденных мной месяцев твоей юной жизни, — не остался в долгу я.

— Да ты и украсть ничего толком не сможешь, — уже чуть тише сообщила мне Мезенцева. — Ладно, чего тебе от нас надо?

— От тебя — ничего, — зло бросил я. — Даже если с доплатой. Вот как знал, что тебе звонить — только нервы свои трепать. Блин, угораздило же меня с вами вообще связаться. Никакой пользы от вашего отдела, один вред!

— Ты говори, говори, да не заговаривайся, — с легкой угрозой в голосе посоветовала мне Евгения. — Мы тебе зла не делали. И не сделаем, если ты границу не перейдешь.

— Какую границу? — уточнил я.

Нет, правда, хрен знает, что она имеет в виду. Ряд акцентов за последнее время у меня в голове настолько сместился, что теперь я на самом деле не до конца понимал, о чем говорит Мезенцева — о границе разумного или о пресловутой «кромке».

— Финскую, блин, — съязвила девушка. — Нелегально. Границу разумного, разумеется. Не препарируй людей в преступных ведьмачьих целях, не практикуй кровавые жертвы, не пей кровь младенцев — и все будет хорошо.

— Да ты что? — деланно изумился я. — То есть это не вы, поборники справедливости, объявили на меня охоту, как на дикого зверя? А кто тогда?

— Какую охоту? — неподдельно, это я ощутил абсолютно явно, изумилась Евгения. — Саш, ты о чем?

— О чем, о чем, — уже больше из упрямства зло проворчал я. — О том самом.

— Слушай, давай успокоимся, — предложила Мезенцева. — А то мы куда-то не туда повернули в разговоре. Тебе угрожали или чего похуже?

— Чего похуже, — помолчав, произнес я. — Меня и били, и душили. И мне это все очень не нравится. Мне вообще не нравится, когда меня пытаются уничтожить, это претит моей природе. И санкционировано данное деяние было какими-то неизвестными гражданами, которые в курсе того, кто я есть такой на самом деле, да еще и уничтожают таких как я. Замечу отдельно — о моих, назовем их так, странностях знает очень и очень ограниченный круг лиц. Причем представителей коренной расы Земли в этом круге почти и нет. А те, что есть, все служат в одной организации.

— Мы точно не при делах, — уверенно заявила Евгения. — Я бы в курсе была.

— Можно подумать, что если бы это было не так, то ты сейчас сказала по-другому, — съязвил я. — Знаешь, когда вы меня использовали, я ворчал, но претензии не выкатывал. Даже если вы делали это втемную, что для вашего отдела, надо полагать, нормальный стиль работы. Но теперь, когда вы меня…