Я поняла, что она боится меня. К этому чувству примешивалось что-то ещё, чему я не могла дать определение. Наверняка упрекает, что я не разбудила Прола и спаслась одна. Мне захотелось оправдаться, захотелось, чтобы она узнала, что он не был моим мужчиной, а я не была его женщиной. Случайные попутчики, которых судьба ненадолго свела вместе.

— Я всего лишь возвращаю лишние монеты, — опять безэмоционально произнесла женщина. — Вы заплатили за три дня, а прожили один.

«А прожили один», — мысленно повторила я и поняла, как глупы и беспомощны будут мои оправдания.

— Спасибо за платье, — сказала я.

Женщина ничего не ответила. Я подумала, что мне больше незачем оставаться в её доме. Лучше пойти к ратуше и подождать дилижанс там.

— Тогда я пойду, — произнесла я.

— Поешь перед дорогой, — предложила она.

Стоило лишь подумать о еде, как перед глазами возник котёл с кипящей водой и плавающие там куски варёного мяса с костями. К горлу подкатила тошнота. С трудом сглотнув комок, я сказала:

— Спасибо, я не голодна.

Женщина кивнула:

— Я провожу тебя к ратуше. А то ещё упадёшь по дороге.

Я натянула сапоги, хозяйка прикрепила на пояс кошель, и мы вышли. Дверь оказалась сломана и валялась на земле. Хозяйка подняла её и поставила, перекрыв вход в дом. Я молча наблюдала за ней, избегая смотреть в сторону, где вчера был костёр. Но то место против воли притягивало взгляд. Даже не желая, я всё равно видела чёрный бок стоявшего на земле котла. Он напоминал огромного чёрного паука, подобравшего лапы.

Закончив с дверью, хозяйка кивнула мне.

— Возьми меня под руку, путь до ратуши не близкий, — сказала она.

Я послушалась и мы вышли со двора. Город жил своей обычной жизнью. Завидев нас с хозяйкой, многие как ни в чём не бывало здоровались. Никто ни о чём не спрашивал.

«Неужели им не хочется знать, что вчера случилось у неё во дворе? — думала я. — Неужели никто из них не леденел от страха, слыша крики Прола? Что за город такой странный и равнодушный? Кажется здесь все уже умерли и теперь по улицам ходят только их набитые водорослями тела».

К тому времени, как мы подошли к ратуше, я стала чувствовать себя значительно лучше, как будто с каждым шагом, уводящим от жуткого дома, в меня вливались новые силы. Ратуша находилась на другом конце города и представляла собой высокую башню из красного камня с колоколом под куполом. Когда мы подошли, колокол пробил три раза. Моё внимание привлекла видневшаяся между домами впереди синяя полоса.

— Что там? — спросила я у хозяйки.

— Море, — ответила она.

Сердце подскочило к горлу и забилось часто-часто.

— Море?! — сипло повторила я. — Мне нужно к нему! Как туда лучше пройти?

Женщина посмотрела на меня долгим взглядом и коротко обронила:

— Идём.

Мы спустились по мощёной разбитой плиткой дороге, прошли мимо увитых плющом высоких каменных заборов, и вышли к морю. Я замерла, поражённая его красотой и величием.

Здесь небо касалось воды. Две бесконечности, которым никогда не стать одним целым, две синевы.

У меня в голове прозвучал голос Прола:

— Море оно такое... Это не просто много воды, Маара.

Краем глаза я видела, как хозяйка сняла туфли и, держа их в руках, подошла к кромке воды. Волны окатили белой пеной её щиколотки. Женщина глубоко вдохнула солёный воздух и прикрыла глаза, на её лице появилось умиротворённое выражение...

У меня по щекам потекли слёзы. Я плакала, наконец-то, плакала. Кромка между водой и небом стала расплывчатой, облака утонули.

Хозяйка подошла ко мне и по-матерински обняла за плечи. Так мы простояли долго-долго, грустя каждая о своём.

А море одинаково ласкало всех — никого не удерживая, но и никого не отпуская.

...

Я ехала в дилижансе, который направлялся в Сеншай. За окнами тянулись зелёные луга, а будущее казалось зыбким, как утонувшее в море небо.

Встретил Дегана, как обычно, старая проститутка Жемель. Они издавна друг друга недолюбливали и при встречах по возможности демонстративно не замечали. Вот и сейчас, поднимаясь по парадной лестнице бок о бок, делали вид, что идут в одиночку.

Пройдя через анфиладу залов, они свернули на боковую лестницу, ведущую в личные покои Зига. Лестница была такой узкой, что поместиться на ней мог лишь один человек.

— Жемель, я не заблужусь, вы можете пока заняться более важными делами, — с лёгкой насмешкой произнёс Деган.

— Для меня нет ничего важнее, чем сопровождать посетителей на аудиенцию к императору, — парировал Главный дворцовый распорядитель и направился по лестнице первым.

Сверху раздавались звуки скрипки — значит, Зигги предаётся прекрасному.

Поднявшись по лестнице, Жемель замер перед дверью в ожидании, пока император закончит музицировать. Прерывать божественные звуки, рождаемые из-под пальцев Зига, считалось преступлением, за которое можно и на плаху отправиться. Ибо, что может быть важнее музыки? Уж точно не люди.

Деган остановился напротив Жемеля. В узком закутке не замечать друг друга оказалось сложнее, чем на лестнице. Но они справились.

Деган прислонился спиной к стене и прикрыл глаза. Играл Зиг хорошо, и, пожалуй, мог бы выступать в императорском театре, если бы (вот незадача) не был императором.

Деган постарался абстрагироваться от своего отношения к Зигу и насладиться музыкой, которая летела по дворцу — легче ветра и воздуха. В такие мгновения Дегану было жаль, что он не обладает талантом создавать такую красоту. Ему даже пришла в голову совершенно безумная в своей наивности мысль, что если бы они с Зигом хоть раз сыграли на скрипках дуэтом, то смогли бы найти общий язык. Деган усмехнулся и порадовался, что люди пока не научились читать мысли друг друга. Иначе жизнь стала бы совершенно невыносима.

Звуки скрипки смогли.

Жемель выждал ещё некоторое время, после чего открыл дверь и объявил:

— Стэфан Росчер к господину императору Зигмунту II.

Росчер было именем матери Дегана — наложницы отца. Бастардам всегда прибавляли имя матери, чтобы не забывали, кто они есть, и ни на что не рассчитывали.

Зиг стрял у распахнутого окна, прикрыв глаза и прислушиваясь к тому, как в душе затихают отголоски музыки. За окном было сумрачно, и в канделябрах не гасили свечи. На Жемеля и Дегана император не обратил внимания.

Жемель вышел, аккуратно закрыв за собой дверь. Деган бесшумно прошёл к софе и сел, ожидая, пока Зиг выйдет из образа. По опыту он знал, что ожидание может занять время. Мысли Дегана перетекли на встречу с провокатором и его саквояж. Деган поморщился: после просмотра саквояжа, который провокатор «забыл» в дилижансе, его охватил приступ мизантропии. А ещё он подумал, что если читать только такие кляузы день за днём, можно поверить, что в этом мире не осталось света, а балом правят завистничество, злоба и стяжательство.

Саквояж оказался забит клеветническими письмами на соседей, близких и дальних родственников: жён на мужей, мужей на жён и даже детей на родителей. Дегану было противно в них вчитываться, поэтому он просмотрел поверхностно, собрал весь этот мусор в кучу и бросил в камин. Конечно, это тоже был наивный жест: если кого-то распирает от желания написать кляузу, он за первой напишет вторую, потом третью и так далее, пока не будут приняты меры против объекта его ненависти.

Кроме всей этой житейской эпистолярной грязи в саквояже нашёлся презанятный документ: в столбик были выписаны расходы и доходы. Деган его сначала едва не кинул в общую кучу, приняв за личную бухгалтерию провокатора. Но, вчитавшись, понял, что это коды, обозначающие гораздо большие суммы, чем может позволить себе потратить один человек — даже с очень большими запросами к жизни. К слову, среди бумаг была найдена и личная бухгалтерия провокатора, само собой, не такая же впечатляющая, однако Деган убедился, что почерк в обоих документах совпадает. Видимо, в первом провокатор переписал откуда-то числа и зашифровал их. Хотелось бы найти оригинал, но для этого требовалось встретиться с провокатором. А их расставание прошло так стремительно, что Деган сомневался в возможности провокатора приходить на встречи в течение нескольких месяцев...