Я чувствую.

Что-то в этом, в нас, кажется другим. Намеренным. Мы оба хотели этого. Мы не были вынуждены быть вместе из-за холода или из-за травмы. Я могла бы уйти, но я выбрала это. Нет, это мы выбрали. Мы выбрали друг друга.

И это пугает меня.

Его большой палец рисует холодные круги на моем животе, и мой баллон почти не мешает теплу его пальцев просачиваться сквозь него. Я закрываю глаза, чувствуя усталость, но слишком хорошо осознавая, что его тело прижато к моему, чтобы позволить себе заснуть.

Он опускает голову в лоно моей шеи, его дыхание щекочет мою кожу, когда он шепчет: — Спасибо.

Это слово пугает меня настолько, что я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него. Интересно, как редко принц, будущий Энфорсер, произносит эти слова так искренне.

Его лицо близко к моему, и он изучает его задумчиво, тщательно, как будто у него есть для этого все время в мире. Он наклоняет голову в сторону, аккуратно заправляя прядь волос мне за ухо. У меня перехватывает дыхание, когда его пальцы проводят по моей шее, и он улыбается, мягко, сладко и удовлетворенно. Очень довольный в этот момент.

Улыбка, которую он создал специально для меня.

— Тебя это шокирует? То, что я буду благодарить тебя? — спрашивает он, голос низкий и тихий.

Я изучаю плоскости его лица, его совершенство. — Не должно. Больше нет. — Я сглатываю, когда в голове проносится истина этих слов. Я узнала его, увидела за множеством масок человека, который представляет собой нечто большее, чем то, во что его превратил отец.

Я не знаю, как долго я его изучала, когда понимаю, насколько тяжелыми стали мои веки. Я моргаю, изо всех сил пытаясь избавиться от сна, который отчаянно рвется наружу, чтобы еще хоть немного запомнить его лицо.

Он делает то же самое, с удивлением рассматривая каждый сантиметр моего лица. Я моргаю, и мои веки грозят больше не открыться, сон смеет утащить меня от этого момента.

Его губы внезапно оказываются у моего уха, и это все, что мне нужно, чтобы открыть глаза. — Как бы ни было заманчиво смотреть на тебя всю ночь, — его голос ласков, убаюкивает меня одним предложением: — Спи, Пэ.

Мне удается улыбнуться, прежде чем спросить: — Ты собираешься спать?

— О, дорогая, я уже сплю.

Он притягивает меня невероятно близко, и я отворачиваю голову. Я закрываю глаза, и ровный стук его сердца становится колыбельной. Я чувствую, как пальцы перебирают мои волосы, переплетая свободные пряди, и шепчу: — Что ты делаешь?

Он наклоняет голову ко мне, и я чувствую, как его губы касаются моих волос, когда он шепчет: — Тренируюсь.

Я погружаюсь в дремоту, чувствуя, как Кай заплетает мои волосы, и смутно размышляя, стоит ли мне бояться того, насколько безопасно я себя чувствую с ним. Должна ли я беспокоиться о том, что в его объятиях мне хорошо и спокойно.

Я чувствую себя счастливой, чувствую слова, произносимые мне на ухо, и шепот пальцев, гладящих мои волосы.

А потом я чувствую только блаженный сон.

Глава 50

Кай

Я не могу оторвать от нее глаз.

Я не могу оторвать от нее свои мысли.

Я не могу оторвать от нее свое тело.

Утренний солнечный свет, льющийся из моего окна, отблескивает на ее волосах, серебряные пряди блестят. Ее глаза закрыты во сне, темные ресницы лежат на щеках и скрывают голубой взгляд, под которым, как я знаю, плавает океан. Она глубоко дышит и крепко спит. Она представляет собой беспорядок из спутанных конечностей и разбросанных волос.

Беспорядочный шедевр.

Я считаю слабые веснушки на ее носу. Один раз. Дважды.

Двадцать восемь.

Она сдвигается с места, и я замираю, глядя, как она убирает руки под лицо, теперь покрытое серебристыми прядями. Приподнявшись на локте, я нежно провожу пальцами по ее гладкой коже, откидывая волосы, чтобы продолжить любоваться лицом, которое как раз запомнил.

Я виню ее в том, что усталость поселилась в моих костях. Это она виновата в том, что я мало спал. Я не спал почти всю ночь, прислушиваясь к ее дыханию, вдыхая его. Так же, как я делал это гораздо дольше, чем хотел бы признать. Она очаровывает, даже когда ее сжимает и уносит сон.

Вздохнув, я провожу пальцами по последней пряди серебристых волос, прежде чем слезть с кровати и прокрасться к двери. Надев тонкие брюки и накинув через голову рубашку, я выхожу в коридор и направляюсь на кухню. Меньшее, что я мог сделать, это позволить ей проснуться от запаха свежей еды, особенно после того, что она сделала для меня прошлой ночью.

После кошмара, в котором я держал ее холодный труп, проснуться и обнаружить ее живой и теплой на мне было, мягко говоря, удивительно. И я отреагировал, не задумываясь. Я сделал ей больно. Пусть маленькая царапина ничего не значит для девушки, привыкшей истекать кровью, но для меня она значит все. Убийство — это то, что я делаю. Убивать и причинять боль — это то, чему меня учили, для чего создали, чем управляли.

Но не с ней.

Я был в одном движении от того, чтобы держать в своих руках ее самый настоящий труп, а она не сделала ничего, чтобы сопротивляться. Она держала мое лицо в своих руках, а я держал ее жизнь в своих. Она смотрела на меня так, словно я был достоин внимания, словно хотела увидеть меня. И когда она произнесла мое имя, от этого звука, сорвавшегося с ее языка, у меня окончательно прояснилось в голове, сердце заколотилось, мысли завертелись.

И тогда я попросил ее о том, о чем еще никогда и никого не просил.

Остаться.

Через несколько минут я уже выхожу из кухни и несу по коридору поднос с горячей едой. Брошенная Гейл бровь заставляет меня улыбнуться, и вскоре я уже прислоняюсь к своей двери и вхожу в комнату, сжимая в руках поднос.

Я поворачиваюсь и...

Туфля нацелена мне в лицо.

Она стоит на краю кровати, одной рукой накидывая на плечи одеяло, а другой сжимая мою парадную туфлю — жалкое подобие оружия. Ее рука отведена назад, она готова отбиваться от незваного гостя, запустив в него обувью. Я вижу, как она облегченно выдыхает, когда понимает, что это я, и неохотно опускает туфлю. Но с трудом.

— Не совсем обычное оружие. — Я ухмыляюсь, подавляя смех.

Пэйдин бросает на меня измученный взгляд, который мне уже хорошо знаком. — Ты меня напугал. — Она с самодовольной улыбкой откидывает занавес волос, закрывающий ее глаза. — И я уверена, что могла бы причинить много вреда ботинком.

— О, не сомневаюсь в этом.

Теперь я перед ней, хотя не помню, как двигался, чтобы оказаться там. Медленно обходя ее спину, я ставлю поднос на свою кровать, сок переливается через край чашек, печенье раскатывается. Затем я выпрямляюсь, глядя в глаза, которые грозят утопить меня. — Доброе утро, Грей.

При произнесении ее фамилии губы слегка нахмурились. — Вернемся к формальностям, не так ли? — Она говорит это непринужденно, но ее глаза говорят о вопросе, который она никогда не озвучит.

Что между нами происходит?

— Ну, ты как раз собиралась напасть на меня. Формальности кажутся справедливыми. — Я делаю шаг ближе, и она откидывает голову назад, чтобы выдержать мой взгляд.

— Да, но ты уже должен был привыкнуть к этому.

— О, но я сомневаюсь, что когда-нибудь привыкну к тебе или твоим склонностям к насилию, дорогая.

Она лукаво улыбается. — Мне нравится думать, что это заставляет тебя быть начеку, принц.

— Да, потому что жизнь гораздо интереснее, когда не ждешь ножа к горлу или удара ботинком по лицу. — Мой взгляд падает на ботинок, все еще зажатый в ее руке. — Кстати говоря, ты все еще планируешь использовать это против меня?

— Пока решаю.

Улыбка, которую я ей дарю, — настоящая улыбка, которая в последнее время стала довольно частым явлением, когда я нахожусь в ее присутствии. Она поворачивает голову и кивает на поднос, стоящий на моей кровати. — Ты принес мне еду.

Я скрещиваю руки на груди. — А откуда ты знаешь, что это не для меня?