Я сглатываю эмоции, подступающие к горлу и грозящие вытечь из моих жгучих глаз.

Я не оборачиваюсь.

Глава 67

Кай

Как я мог быть таким слепым, таким рассеянным?

Я наблюдаю за тем, как ее удаляющаяся форма становится все меньше, наблюдаю, как она убегает от меня — убегает от убийцы.

Вот только я не вел себя как тот, кем был рожден.

Я не повел себя как убийца, в которого меня превратили.

Я отпустил ее.

Я отпустил ее.

Я смотрю на ее кинжал, зажатый в моем кулаке, его острое лезвие испачкано кровью.

Кровью моего отца.

Мой взгляд скользит по его безжизненному телу, по глазам, остекленело смотрящим туда, откуда Пэйдин, должно быть, бросила свой нож. Я протягиваю к ним дрожащие пальцы и закрываю их, не в силах вынести безжизненного взгляда Китта.

Я не проронил ни одной слезинки.

Я оцепенел.

Я потрясен.

Я чувствую себя преданным.

Было ли для нее что-нибудь настоящим? Было ли все это ложью? Притворством?

Я знаю, что мои мысли должны быть заняты мертвым королем, возле которого я стою на коленях, но они все время хотят вернуться к ней.

Я никогда не мог почувствовать ее силу. Она была неприкосновенна для Глушителей. Сопротивление и пальцем не тронуло ее, когда напало.

Потому что она — Обыкновенная.

Потому что она — часть Сопротивления.

Так оно и было. После сегодняшнего дня уже не к чему приобщаться.

Как я мог не заметить этого раньше?

Я качаю головой, уже зная ответ на этот вопрос.

Потому что я был ослеплен всем тем, что есть она.

Она убила его. Она убила короля. Она убила моего отца.

И все же я отпустил ее.

Но не надолго.

Я встаю на ноги, смотрю на мертвого короля, а потом возвращаю взгляд к ее пятнышку, едва различимому сквозь дождь.

Никогда еще титул Энфорсера не лежал на моих плечах так тяжело.

Я должен найти ее.

И когда я найду ее, я обрету мужество.

Глава 68

Пэйдин

Я не перестаю бежать, пока не утыкаюсь в лес рядом с дорогой, ведущей домой. Бег вскоре сменяется спотыканием, когда корни задевают мои лодыжки, а камни — пальцы ног. Дождь все еще не прекратил свои попытки утопить меня, накрапывая на каждую из моих открытых ран.

Палец нащупывает рану, идущую от челюсти вниз по шее, нежно проводит по рваной и кровавой дорожке, которая, я знаю, никогда не будет выглядеть как прежде. Затем мои пальцы пробегают по груди, останавливаясь только тогда, когда встречаются с разорванной кожей прямо над сердцем. Я вздрагиваю, и мне хочется, чтобы это было от боли.

O.

Я провожу неровные линии, образующие эту единственную букву. Ту самую букву, которая навсегда оставит шрам, запечатлев в нем память о нем и о том, кто я есть.

O — Обыкновенная.

Клеймо так же изуродовано, как и сердце, едва бьющееся под ним.

Я шагаю вперед, прижимая руку к вырезанной на моей коже букве «О» и к каждому смыслу, скрывающемуся за этой, казалось бы, простой буквой.

В глаза бросается яркий цвет на фоне темной листвы сырого леса. Сердце разрывается на части от этого зрелища, легкие сжимаются, ноги дрожат. Только вчера это зрелище вызывало у меня улыбку, а символ был вплетен в мои волосы сильными руками, уверенными пальцами.

— Незабудка, раз уж ты, похоже, всегда забываешь, кто я.

Я смотрю на пучок голубых цветов, насмехаясь над воспоминаниями о краденых прикосновениях, молчаливых обещаниях.

Теперь остались только крики мести, стальные глаза, не обещающие пощады, и украденный серебряный кинжал, такой дорогой мне, но такой вероятный, что вонзится в мое сердце.

— Мне наплевать, если ты забудешь, кто я по названию, лишь бы ты помнила, кто я для тебя.

Я открываю рот, чтобы рассмеяться, но вместо этого с губ срывается всхлип, и мое тело решает содрогнуться от боли, а не от юмора.

О, я помню, кто он для меня.

Как я могла забыть убийцу своего отца?

Я шатаюсь вперед, моргая от непрерывного потока дождя и слез.

Густая, горячая жидкость стекает по моему клейму, по моему телу, по самому моему существу.

Мед.

Так я говорю себе.

Это просто мед .

Эпилог

Китт

Прошло три дня с тех пор, как я увидел своего отца, лежащего мертвым в грязи.

Три дня прошло с тех пор, как я в последний раз спал.

Три дня прошло с тех пор, как я мог закрыть глаза и не видеть его окровавленного тела.

Три дня прошло с тех пор, как Сопротивление атаковало на последнем Испытании.

Три дня прошло с тех пор, как девушка, которой я доверял, которую хотел, стала убийцей и предательницей.

Три дня прошло с тех пор, как я стал королем.

Корона на моей голове тяжела, как и мои веки, как и тяжесть королевства, которое теперь лежит на моих плечах. Я моргаю, просыпаясь, вспоминая, что увижу, если поддамся усталости.

Мой единственный настоящий родитель мертв. Родитель, которому я всю жизнь старался угодить, которым гордился. Безжизненно лежит рядом со мной. Мои колени погружаются в грязь, когда мои слезы падают на его окровавленную грудь, на его разорванную шею...

Я заглушаю кричащие мысли, которые вот уже десятки часов эхом отдаются в моем черепе. Мой взгляд возвращается к любимому креслу отца — коричневой коже, потертой от многолетнего сидения. Я обнаружил, что довольно часто изучаю его, даже когда он был жив и сидел в нем, подписывая договоры и разрабатывая стратегию.

Я изучал все, что он делал.

До того, как он был жестоко убит.

— Китт.

Кай.

Мой Энфорсер.

Он заходит в кабинет, слегка постучав костяшками пальцев по открытой двери, и звучит почти робко. Я чуть не смеюсь, глядя на то, как Кай старается быть осторожным рядом со мной. Это доблестная попытка, хотя я не просил его о жалости.

Я не такой, как Кай. Я не хладнокровен и собран, и не ношу постоянно тщательно сконструированную маску. Мои эмоции на виду, мое сердце на рукаве. Я — Китт, брат, который должен быть добрым и очаровательным. Говорят, что он станет самым добрым королем, которого когда-либо видела Илья.

Неправда.

Я чувствую все, что угодно, только не доброту.

Я чувствую ярость и горе. Неадекватность и пустоту. Отчаяние и...

— Ты хотел меня видеть? — Слова брата звучат мягко, слегка обеспокоенно.

Так и должно быть. Добрый Китт не ведет себя как сумасшедший. Добрый Китт заботливый, а не убийца.

Добрый Китт изменился.

Горе — сука.

— Да. Присаживайтесь. — Я небрежным жестом указываю Каю на его обычный стул. Его взгляд скользит по изношенному отцовскому, прежде чем он садится, скрестив лодыжки на коленях.

Он наклоняется вперед, и его глаза ищут в моих ответы, которых он не найдет. — Как дела, Китт?

Забота, звучащая в его голосе, раскалывает мое сердце, ставшее таким холодным за последние семьдесят два часа. Мой взгляд слегка смягчается, на мгновение переключаясь больше на Китта и меньше на короля. Он все еще мой брат, единственная плоть и кровь, которая у меня осталась. Может быть, даже единственный человек, который у меня остался.

— Я... делаю дела.

Делаю дела? Что это был за ответ, черт возьми?

Я прочищаю горло. — Как поживает, — колеблюсь я, — мама?

Она не моя мать. Моя мать мертва, как и мой отец.

— Она... справляется. — Кай слабо улыбается. — Она не хочет выходить из своей комнаты. Как будто горе от его потери медленно... — он опускает глаза, возвращаясь к потертому креслу отца, чтобы отвлечься от невысказанных слов.

— Я понимаю. — Я действительно понимаю, что она чувствует. Каково это — быть поглощенным, задушенным горем.

Я перевожу взгляд на Кая, смотрю на его напряженные плечи, на его ушибленные и окровавленные костяшки пальцев.