Я вздыхаю. — Мне обидно, что ты сомневаешься во мне, Адена. Я думала, что после стольких лет ты будешь больше верить в мои способности. — Я снимаю со спины рюкзак и достаю из него скомканный красный шелк, не в силах подавить улыбку, когда на ее лице появляется выражение благоговения.

Она жадно выхватывает шелк из моих рук, проводит пальцами по мягким складкам ткани. Она смотрит на меня сквозь кудрявую челку, свисающую на ее ореховые глаза, так, словно я только что собственноручно облучил Чуму, а не украл ткань у женщины, которая живет не намного лучше, чем мы.

Как будто я герой, а не злодей.

Улыбка Адены могла бы соперничать с солнцем над пустыней Скорчей. — Пэ, ты со своими липкими пальцами творишь волшебство, ты знаешь об этом?

Она бросается мне на шею и заключает в объятия, от которых еще больше меда сочится по жилету и скапливается в карманах.

— Кстати, о липких пальцах... — Я вырываюсь из ее объятий, чтобы порыться в карманах. Достаю шесть разломанных липких булочек, только слегка неаппетитных из-за сена, украшающего их.

Адена широко раскрывает глаза и выхватывает одну из них у меня из рук так же жадно, как и ткань. Не задумываясь, она разворачивается и направляется обратно через наш форт, усаживаясь на бесцветные грубые ковры, лежащие с внутренней стороны баррикады. Она выжидающе похлопывает по столу, и я, в отличие от нее, неловко перепрыгиваю через стену, не успев присесть.

— Наверняка Мария была не в восторге от того, что ее магазин разграбили. Опять же. Бедняжке стоит усилить охрану, — говорит Адена между укусами, и кривая улыбка присоединяется к крошкам на ее лице.

Несмотря на то, что я грабил эту женщину по меньшей мере раз в месяц на протяжении последних нескольких лет, она до сих пор только и делает, что делает вывод о том, что я — он. По крайней мере, она пытается.

— Вообще-то, — говорю я, пожимая плечами, — у нее в магазине было на два Имперца больше, чем обычно. Она, должно быть, устала от всех украденных булочек за эти годы.

Адена сужает свои ореховые глаза при виде моей улыбки. — Слава Чуме, что ты не попалась, Пэ. — Как только эта знакомая фраза прозвучала из ее уст, моя челюсть инстинктивно сжалась, а ее челюсть упала на середине откуса. — Она заметно вздрагивает, сморщив брови и прочистив горло. — Извини. Дурная привычка.

Мои пальцы переходят к толстому кольцу на большом пальце, бездумно вращая его, пока я стараюсь слабо улыбнуться. Обычно мы стараемся избегать этой темы, хотя именно я виновата в том, что о ней стало неловко говорить.

Все из-за минутной слабости, которую я хотела бы не испытывать.

— Ты знаешь, меня беспокоят не слова, а...

— Смысл, который за ними стоит, — с улыбкой вклинивается она, потрясающе точно имитируя мой голос.

Я чуть не давлюсь смехом и кусочком сладкого теста. — Ты меня цитируешь, А?

В качестве ответа она откусывает кусочек липкой булочки и между делом заявляет: — И болеют не от чумы, а от того, что пришло после нее.

Я медленно киваю, рассеянно проводя пальцем по изношенному узору ковра под нами — ощущение знакомое. От мысли о том, что нужно благодарить Чуму, убившую тысячи ильинцев, у меня пропадает аппетит даже на липкие булочки. Благодарить то, что причинило столько боли, смерти и дискриминации.

Но сейчас всех волнует только то, кого Чума не убила. Королевство было изолировано на долгие годы, чтобы болезнь не распространилась на окрестные города, и только сильнейшие в Илье выжили после болезни, изменившей саму структуру человека. Быстрые становились исключительно быстрыми, сильные — непобедимыми, а те, кто таился в тени, могли стать тенью. Только ильинцам были дарованы десятки сверхъестественных способностей, различающихся по силе, назначению и мощности.

Дары, полученные в награду за выживание.

Они — Элитные. Они необычны. Они исключительны.

— Просто... — Адена замолкает, ковыряя в своей липкой булочке, пытаясь хоть раз сформулировать предложение. — Просто будь осторожна, Пэ. Если тебя поймают и ты не сможешь отговориться от этого...

— Со мной все будет в порядке, — заявляю я слишком небрежно, не обращая внимания на беспокойство, охватившее меня. — Это то, что я делаю, А. То, что я всегда делала.

Она вздыхает сквозь улыбку и пренебрежительно машет рукой. — Я знаю, знаю. Ты сможешь справиться с Элитными.

Я снова ощущаю прилив облегчения, заставляющий меня чувствовать себя одновременно виноватой и благодарной за то, что она действительно знает меня. Ведь не всем, кто пережил Чуму, посчастливилось быть одаренными способностями. Нет, Обыкновенные были именно такими — обыкновенными. И следующие несколько десятилетий после Чумы Обыкновенные и Элитные жили в мире.

Пока король Эдрик не постановил, что первые больше не могут жить в его королевстве.

Прошло более трех десятилетий, когда по стране прокатилась болезнь. В связи со вспышкой, скорее всего, обычной болезни, королевские Целители воспользовались случаем и заявили, что Обыкновенные являются носителями не обнаруживаемой болезни, мол, именно из-за нее у них не развились способности. Длительный контакт с ними стал вреден как для Элитных, так и для их способностей, и со временем Обыкновенные уменьшали способности, которые Элита так бережет.

Я борюсь с желанием закатить глаза от этой мысли.

Мой отец считал это чушью, и я не думаю иначе. Но даже если бы у меня были доказательства того, что король лжет сквозь зубы, не похоже, что девчонке из трущоб кто-нибудь поверит.

Но король не мог допустить, чтобы его Элитное общество было ослаблено или даже ухудшено простыми Обыкновенными. Вымирание не было вариантом для экстраординарных.

Так началась Чистка.

Даже сейчас, спустя десятилетия, рассказы о телах, рассыпавшихся по песку под палящим солнцем, небрежно передаются у костров, страшные истории шепчутся детям.

Липкие пальцы сомкнулись над моими, мед, покрывающий руки Адены, так же сладок, как и ее улыбка, которой она делится со мной. Мой секрет хранится в блеске ее глаз, в верности ее выражения. Я так долго смирилась с тем, что ничего не может быть настоящим. Любая дружба фальшива, любая доброта рассчитана.

— Скрывай свои чувства, скрывай свой страх и, самое главное, скрывайся за своим фасадом. Никто не может знать, Пэди. Не доверяй никому и ничему, кроме своей интуиции.

Мягкий голос отца странным эхом отдается в моей голове, напоминая, что каждая часть моей жизни должна быть ложью, а девушка, сидящая передо мной, должна быть такой же обманутой, как и все остальное королевство.

Эгоизм украл мой рассудок всего на одну ночь, но этого хватило, чтобы подвергнуть опасности нас обеих.

— Ладно, хватит разговоров о Чуме, — весело говорит Адена, осматривая аллею, а затем добавляет, — и о твоей... ситуации.

Я не пытаюсь подавить фырканье. — Похоже, два года не дали тебе времени поучиться тонкости, А.

Я сомневаюсь, что она вообще меня слышала. Сомневаюсь, что она может сосредоточиться на чем-то другом, кроме ткани, скользящей между ее пальцами. Оранжевые глаза сканируют швейные принадлежности, и Адена оставляет наш предыдущий разговор, чтобы рассказать о том, какие вещи она будет делать из нового шелка. Ее теплые коричневые руки копаются в обрывках ткани при мерцающем свете лампы, начинают подгибать края, закалывать углы, колоть пальцы, без устали ругаться.

Мы впадаем в ту непринужденную беседу, которая возникает только после нескольких лет совместного выживания на улицах, что позволяет легко интерпретировать беспорядочные слова Адены по булавкам, зажатым между ее губами. Я переворачиваюсь на спину и наконец-то затихаю, наблюдая за ее негнущимися пальцами и нахмуренными бровями, слишком поглощенными своей работой, чтобы уснуть.

От колющей боли в боку я открываю глаза и забываю о сонливости. Зазубренный камень, торчащий из пола переулка, заставляет меня недовольно поморгать: — Попомни мои слова, когда-нибудь я украду койку.