И все же, несмотря на это, она здесь. Выбирает меня.

Это привилегия — смотреть в эти глаза, тонуть в ее сущности.

Потому что все в ней слишком правильно, а все во мне слишком неправильно. Но я эгоист. Я беру то, что хочу, а то, что я хочу, может быть, в кои-то веки хочет меня.

Моя куртка все еще накинута на ее плечи, а дождь катится по ее лицу, по волосам, цепляется за длинные ресницы и капает на макияж. Бусинки воды присоединяются к светлым веснушкам, усыпавшим ее нос, — всего их двадцать восемь. Непрерывный поток дождя шлепает по булыжнику у наших ног, пропитывая нас до костей.

— Я рискну, — бормочу я, когда мои пальцы ловят ее подбородок и наклоняют ее лицо к моему. Ее рот растягивается в мягкой улыбке, которая только приближает мои губы к ее губам.

Она не отстраняется.

Возможно, чудовище все-таки может заслужить красавицу.

Ее глаза закрываются от дождя, который все еще неустанно падает на нас, и я думаю, что никогда не был свидетелем более прекрасного момента. — Моя красавица Пэ, что ты со мной сделала? — пробормотал я, касаясь носом ее носа.

Так вот каково это — чувствовать по-настоящему?

Ближе.

Искры между нами почти осязаемы, они пробираются по моему телу и потрясают меня.

Ближе.

Наши губы соприкасаются.

— Ваше Высочество.

Я останавливаюсь.

Затем я вздыхаю, прижимаясь к ее губам, заставляя ее вздрогнуть.

Я отстраняюсь, едва-едва, чтобы заглянуть ей в глаза и в рот, который намеревался лениво исследовать.

Я даже не обращаю внимания на Имперца, который посмел отвлечь меня от нее. Мои глаза прикованы к Пэйдин, мой голос обманчиво спокоен, когда я говорю: — Надеюсь, все, что вы хотите сказать, стоит того, чтобы лишиться языка из-за того, что вы нас прервали.

Краем глаза я вижу, как Имперец переминается с ноги на ногу, в равной степени испытывая неловкость и беспокойство. — Сэр, вы…

Пэйдин выглядит так, будто хочет его зарезать, и я подумываю о том, чтобы позволить ей это сделать. Все еще не считая его достаточно достойным, чтобы на него смотреть, я смотрю на Пэ, говоря Имперцу: — Выкладывай, пока я тебя не заставил. Или прежде чем я позволю леди оказать тебе эту честь.

Ее губы дергаются, и я теряю контроль над собой, притягиваю ее лицо к своему, совершенно не обращая внимания на глазеющего охранника.

— Это король, — выпаливает Имперец, несомненно, зная, что ему не удастся снова привлечь мое внимание, как только наши губы встретятся. — Это срочно.

* * *

На самом деле, это не срочно.

И я, на самом деле, всерьез подумываю о том, чтобы вырезать язык Имперцу из-за этого.

Хотя я знаю, что он ни в чем не виноват, мне нужно на ком-то выместить свою злость, и это точно не может быть мой отец.

— Я не нуждаюсь в том, чтобы ты нянчился со мной, — вздыхаю я, не пытаясь скрыть свое раздражение.

— Тогда перестань вести себя как ребенок, и, может быть, я перестану относиться к тебе как к ребенку. — Взгляд отца пронзителен, он пригвоздил меня к месту. Нахлынули воспоминания о том, как я был мальчишкой, как эти суровые глаза смотрели, как я проходил тест за тестом. Как он заставлял меня впервые мучить кого-то, как заставлял меня бороться с ним.

Холодный смех поднимается к моему горлу и теряется в звуках музыки и разговоров, наполняющих бальный зал. — Это чушь собачья.

— Нет, это необходимо. — Его голос повышается, заставляя гостей быстро поворачиваться в другую сторону, избегая темпераментного короля. — Мой народ только что видел, как их принц, их будущий Энфорсер, улепетывал с танцпола вслед за трущобницей. — Он выплюнул это слово так, словно вкус его ему противен.

— Как быстро ты забыл, что трущобники — это тоже твой народ, отец. Мой народ, — отвечаю я, сжимая кулаки, чтобы не наделать того, о чем потом буду жалеть.

Но я точно не жалею, что побежал за ней.

Он смотрит мне в лицо, его грудь вздымается и опускается от гнева, обещая наказание. Если бы я была лет на пять моложе и на пять дюймов ниже ростом, этот взгляд мог бы меня испугать. Но теперь нет.

— Я не увижу, как ты разбрасываешься уважением королевства ради девушки. Ради этой девушки, — говорит он, голос низкий и смертоносный. — Я найду тебе другую красивую игрушку, не Приземленную, если тебе это нужно.

Я снова ломаю голову над его явной ненавистью к Пэйдин и ее явной ненавистью к нему. Но, зная, что он не ответит на этот вопрос, я спрашиваю: — Так ты послал одного из моих собственных Имперцев шпионить за мной? Чтобы солгать своему принцу и сказать, что у него что-то срочное? — Мой голос понижается, и я делаю шаг к нему. — Невинный человек лишится языка из-за приказа, который ты ему отдал.

— То, что ты не считаешь это срочным, настораживает меня. — Ноздри короля раздуваются так, что я начинаю ассоциировать это с последующим наказанием. — Я думал, что обучил тебя лучше, чем это, мальчик. Возможно, тебе нужны еще уроки. — При этом он почти улыбается. — Твои обязанности — перед этим народом, перед твоим королевством. Твое место здесь, в этом танце, где каждый может увидеть тебя. Увидеть свое будущее. — Его губы кривятся в усмешке. — А не снаружи, играя со своей новой красивой игрушкой.

Я смотрю на него, моя кровь начинает закипать. — Как ты думаешь, что может произойти между вами, а? — Отец холодно усмехается: — Кто знает, может быть, ты получишь удовольствие, убив ее в следующем Испытании.

Что-то внутри меня щелкает.

Сила бурлит в моих венах, каждая способность в комнате давит на меня, умоляя выпустить хоть одну. Когда я так разгневан, мне труднее держать себя в руках, труднее подавлять всю силу, бурлящую внутри меня. Слова короля эхом отдаются в моей голове, насмехаясь надо мной, заставляя меня чувствовать себя слабым за то, что я позволил своей сдержанности ускользнуть.

— Я думал, что обучил тебя лучше, чем это, мальчик. Возможно, тебе нужны еще уроки.

Сильная рука опускается мне на плечо. — Полегче, брат, — бормочет Китт под нос, делая шаг между мной и отцом. Его улыбка, как всегда, снимает напряжение. Это уже не первая ссора, которую он разнимает между нами.

Китт непринужденно сжимает руки перед собой, как будто не видел, что мы с отцом почти готовы разорвать друг друга на части. — Извините, что прерываю. Отец, ты выглядишь так, будто тебе не помешало бы выпить. И, может быть, потанцевать с матушкой.

Улыбка, которую он дарит ему, та самая, которую он дарил нам с детства. Улыбка, которая в глазах нашего отца кричит о том, что он достоин. Улыбка, которую он наклеивает, надеясь, что король будет им гордиться. Надеясь оправдать большие ожидания и вписаться в огромные ботинки, которые он должен заполнить.

Он всегда жаждал одобрения, внимания со стороны короля. Китт любит, когда его любят, и даже он чувствует недостаток этого, когда речь заходит о нашем собственном отце, несмотря на гораздо лучшие отношения между ними. Поэтому он будет делать все, чтобы заслужить ее.

И я не виню его за это. Возможно, если бы я не вырос с отцом, который мучил меня тренировками, я бы любил его настолько, чтобы хотеть, чтобы он любил меня в ответ. Но Китт рос с другой версией короля — с тем, кто наставлял и учил не с помощью острого клинка, а с помощью стола с бумагами, протянутого между ними. Тот, кто учил его путям короля, а не пыткам. Тот, кто вылепил из Китта человека, а не монстра.

Китт ободряюще кладет руку на руку отца, подталкивая его к напиткам и десертам. Они оба бросают на меня последний взгляд, один — добрый, другой — совсем противоположный.

К счастью, я никогда не жаждал любви. Особенно отцовской. Я отказался от этого в тот день, когда его клинок впервые встретился с моей кожей.

Я осматриваю комнату в поисках Пэйдин, уже зная, что не найду ее. Скорее всего, по приказу короля ее сопроводили в ее покои, чтобы она пораньше ушла. Я почти смеюсь над его слабыми попытками не подпускать меня к ней.