Заманчивая мысль, настолько заманчивая, что, выходя из своей комнаты, я останавливаюсь и с тоской смотрю в коридор, где дверь в спальню Николая все еще плотно закрыта. Я так сильно хочу доверять ему, и при других обстоятельствах я бы так и сделала. Если бы мы были обычной парой, встречающейся в городской квартире, я бы прошла по коридору и потребовал объяснений, выслушал его версию истории, прежде чем решить, что делать. Но я не могу пойти на такой риск, не тогда, когда я полностью в его власти в этом удаленном, строго охраняемом поместье.

Никто не знает, что я здесь.

Никто не узнает и не будет заботиться, если я исчезну навсегда.

Единственное разумное, что можно сделать, это уйти сейчас, уйти и оценить ситуацию на расстоянии. Когда я нахожусь где-нибудь в мотеле, я могу связаться с Николаем, сообщить ему, что случилось и почему я ушла. Мы можем обсудить это по электронной почте или по телефону, и я могу еще немного покопаться в Интернете, посмотреть, смогу ли я узнать что-нибудь о смерти его родителей.

Это не должно быть навсегда, только сейчас.

Пока я не узнаю правду.

Тем не менее, мое сердце мучительно тяжелое, когда я несу свой чемодан вниз по лестнице к входу в гараж сзади. Я не только буду скучать по Славе, но сама возможность того, что никогда больше не увижу Николая, наполняет меня холодным, пустым страхом. Как и осознание того, что я ухожу туда, где за мной все еще охотятся убийцы моей мамы. Но я уклонялся от них раньше, и я должен верить, что смогу сделать это снова, особенно со всеми этими наличными на руках. Когда я бежал из Бостона, все, что у меня было, это пара двадцаток в кошельке плюс пятьсот, которые я снял в банкомате, прежде чем выбросить свою дебетовую карту вместе со всем остальным, что можно было отследить.

Все будет хорошо.

Я сделаю это.

Я должна поверить в это.

Сглатывая растущий узел в горле, подхожу к машине и бросаю чемодан в багажник. Затем я нажимаю кнопку, чтобы открыть дверь гаража, и смотрю, как она бесшумно поднимается. Здесь, слава богу, нет медленных, шумных механизмов. Как можно тише я завожу машину и выезжаю из гаража, затем объезжаю дом и направляюсь к подъездной дорожке.

Мне нужно все, чтобы спуститься с горы спокойно, размеренно, как будто я никуда не тороплюсь. Если охранники следят за дорогой, я не могу допустить, чтобы они что-то заподозрили. Ледяной пот стекает по моей спине, костяшки пальцев белеют на руле, когда я подъезжаю к высоким металлическим воротам.

Что, если Николай дал им указание меня не выпускать?

Что, если я действительно заключенный здесь?

Но ворота раздвигаются при моем приближении, и никто не останавливает меня, когда я проезжаю. Дрожа от облегчения, я сохраняю свою медленную, постоянную скорость еще секунд тридцать или около того, пока не исчезаю из поля зрения, а затем даю газу, удаляясь от безопасного убежища, которое может оказаться логовом дьявола.

От человека, которого я тоскую всеми фибрами своего сердца.

49

Николай

Я просыпаюсь с моим телом, гудящим от удовлетворения, и моим разумом, наполненным большим миром, чем я когда-либо знал. Прошлой ночью было все, о чем я думал, и даже больше. Я до сих пор чувствую ее, обоняю, ощущаю ее вкус на своих губах. Улыбаясь, я переворачиваюсь, похлопывая простынями ее маленькое теплое тельце, и когда моя рука натыкается только на свернутое одеяло, я открываю глаза и осматриваю комнату.

Хлои здесь нет, что разочаровывает, но не удивительно, учитывая яркий солнечный свет. Она, наверное, уже позавтракала и учит Славу; может быть, они даже в походе. В обычных условиях я бы услышал, как она встала а я сплю чутко, но я не спал больше тридцати часов, и смена часовых поясов сильно ударила меня по заднице.

Мое настроение немного портится, уровень адреналина растет, когда я думаю о видео, которое доминировало в моих мыслях во время полета, не давая мне заснуть, и обо всем остальном, что рассказала мне Хлоя. Мысль о том, что кто-то хочет навредить ей, убить ее, наполняет меня кипящей яростью, которая сдерживается только осознанием того, что они не могут добраться до нее в моем доме.

Меры предосторожности, защищающие мою семью от врагов, защитят и Хлою от ее, пока я буду выяснять, кто они такие.

Желая приступить к этому, я встаю и отправляю электронное письмо Константину, в котором подробно излагаю все, что узнала прошлой ночью. Затем я прыгаю в душ, быстро ополаскиваюсь, одеваюсь и иду на поиски Хлои.

Начну с комнаты моего сына. Там никого нет, поэтому я спускаюсь вниз. Столовая пуста, но из кухни доносятся голоса, и когда я вхожу, то с удивлением обнаруживаю, что Людмила сама кормит Славу завтраком.

Он застенчиво улыбается мне, и моя грудь наполняется нехарактерным теплом, когда я вспоминаю, как он приветствовал меня вчера вечером. Несмотря на то, что я был сосредоточен на получении ответов от Хлои, я не мог не отреагировать на этот тихий, сладкий голос, называющий меня папой .

Я не знал, как сильно я жаждал услышать это, пока это не случилось.

Пока она этого не сделала.

— Доброе утро, Славочка, — бормочу я, опускаясь на корточки перед его креслом. Перейдя на русский, я спрашиваю: «Вы хорошо провели ночь?»

Он кивает, его глаза большие и настороженные, и моя грудная клетка напрягается от знакомой сжимающей боли. Я хочу отойти в сторону, закончить разговор, чтобы избавиться от дискомфорта, но вместо этого я склоняюсь к нему, позволяя себе чувствовать его и нежно улыбаясь сыну.

Он так сильно — слишком сильно — похож на меня, но, возможно, с Хлоей в его жизни он не пойдет по моим стопам.

Может быть, он не вырастет, ненавидя меня так, как я ненавидел своего старика.

— Где Хлоя? — спрашиваю я, и моя улыбка становится шире, когда его глаза загораются при упоминании ее имени.

— Не знаю, — застенчиво говорит он и поднимает взгляд на Людмилу, которая кладет ягоды в его тарелку с манной кашей.

— Я не видела ее сегодня утром, — говорит она. — Может быть, она еще спит?

Моя улыбка исчезает, неприятное чувство шевелится внизу живота. Я не заглядывал в комнату Хлои, но предположил, что она встала с моей кровати, чтобы начать свой день, а не спать в своей. Поднявшись на ноги, я говорю Славе: «Я пойду искать твоего учителя. Ты с нетерпением ждешь уроков английского, верно?

Он энергично кивает, и я улыбаюсь ему. Импульсивно, я взъерошиваю ему волосы, как это делала Хлоя, и, не обращая внимания на удивленное выражение

лица Людмилы, возвращаюсь наверх.

Дверь в комнату Хлои закрыта, поэтому я стучу и жду несколько секунд. Когда ответа нет, я открываю его и вхожу.

Жалюзи все еще закрыты, блокируя большую часть дневного света, но я вижу небольшой холмик на кровати под одеялом.

Ведь она спит.

Нежная улыбка растягивает мои губы, когда я подхожу к кровати и сажусь на край. Она лежит, отвернувшись от меня, одеяло укрывает ее до шеи, оставляя на подушке только волосы. Почему-то в этом свете он выглядит намного темнее, золотые полосы отсутствуют.

Наклонившись над ней, я поднимаю руку, чтобы аккуратно убрать волосы с ее лица, но тут же отдергиваю пальцы назад, когда мое сердце бешено бьется.

— Какого хрена ты здесь делаешь? Я рычу на сестру, когда она переворачивается на спину и моргает, открывая глаза. — Где Хлоя?

Она моргает еще несколько раз, затем медленно садится. "Что?" — хрипло говорит она, нетвердой рукой убирая волосы с лица. Я понимаю, что от нее пахнет коктейлем с наркотиками, моя ярость растет, когда она ошеломленно спрашивает: — Что ты делаешь в моей комнате?

Я вскакиваю на ноги. — Твоя чертова комната?

Она смотрит на меня. — Я не… — Ее глаза обегают спальню, и замешательство на ее лице медленно превращается в ужас. “Вот дерьмо. Хлоя.”