Рваный стон вырывается из его горла, и он проводит рукой по моему телу, его прикосновение оставляет за собой огненный шлейф. Он грубо стягивает мою майку, и его мозолистая ладонь смыкается на моей левой груди, массируя ее с голодным давлением, когда его губы сжимают мои, его поцелуй поглощает меня, крадет каждый выдох из моих легких. Задыхаясь, с головокружением, я прижимаюсь к нему, мои руки скользят вверх, чтобы схватить горстями его шелковистые волосы. Ощущение его горячей ладони на моем соске в равной степени приносит облегчение и раздражение; это успокаивает лихорадочное желание его прикосновения, усиливая быстрое нарастание напряжения. Словно взведенная пружина, давление сжимается в моем сердце все туже, каждое движение бедер приближает меня к краю, к облегчению, которого я так отчаянно ищу.

Я собираюсь прийти. Осознание проносится через меня за мгновение до кульминации. Моя спина выгибается, мои ноги сжимаются вокруг его мускулистой задницы, и сдавленный крик вырывается из моего горла, когда горячее удовольствие пронзает мое тело. Высвобождение настолько мощное, что стирает все мысли, все причины, и только когда я спускаюсь с высоты и открываю глаза, я понимаю, что он замер на мне, его голова повернута к двери, а его мощное тело почти вибрирует от напряжения.

Через долю секунды я понимаю, почему.

— Хлоя, это ты? Ты… Алина замирает в дверях, ее фигура в неглиже обрисовывается в свете, льющемся из коридора.

Свет, который она, должно быть, включила, когда услышала нас.

Точнее, услышала меня .

Горячий румянец заливает мое лицо и шею, когда я точно понимаю, что она услышала и что увидела.

Я в постели с ее полуголым братом посреди ночи, верх пижамы задрался до подмышек.

Нельзя считать это случайностью, нельзя спутать это с чем-то другим, кроме того, чем оно является.

"Извини меня." Тон Алины становится холодным. «Дверь была открыта. Я не хотела вторгаться.

Она исчезает в коридоре, и Николай бормочет что-то похожее на русское ругательство. Взрывным движением скатываясь с меня, он шагает к широко открытой двери и захлопывает ее, погружая нас обратно в темноту.

Я карабкаюсь в сидячее положение, сдергивая майку, когда слышу его возвращающиеся шаги. Блядь. Блядь. Блядь. Что я делаю? Моя рука лихорадочно хлопает по тумбочке в поисках выключателя прикроватной лампы, и свет включается как раз в тот момент, когда матрас прогибается под его весом.

Несколько тактов мы просто смотрим друг на друга, и я замечаю всевозможные детали, от которых трусики плавятся, например, то, как его прямые черные волосы выбиваются из моих пальцев, и как его чувственные губы краснеют и опухают, блестя от наших грубых поцелуев. Мои должны выглядеть точно так же, потому что я могу чувствовать их, влажные и пульсирующие, жаждущие большего его притягательного прикосновения и вкуса. На нем только шорты для бега, его грудь и плечи сплошь мускулистые, а пресс четко очерчен. В отличие от мощных туловищ его ног, усыпанных густыми темными волосами, его торс гладкий, а его слегка загорелую кожу портит только бледный морщинистый шрам на левом плече.

У меня учащается сердцебиение.

Пулевое ранение.

Я никогда не видел ни одного, но я уверена, что я права. Либо так, либо сверло пронзило его плечо.

Затяжное сияние оргазма рассеивается, когда в него просачивается страх, порожденный более ясным мышлением. Кто он, этот великолепный мужчина, который, кажется, так близко знаком с опасностью?

Почему он в моей спальне, на моей кровати?

Я медленно отхожу, не сводя с него глаз. Пулевое ранение, синяки на пальцах, стена вокруг комплекса, охрана… Тут есть история, и нехорошая. Насилие, в той или иной форме, похоже, является частью жизни моего нового работодателя, и я не хочу иметь с этим ничего общего, как бы мое тело ни жаждало, чтобы мы закончили то, что начали.

То, что я начала, поцеловав его так бездумно, так нагло.

Когда я отступаю, его тигриные глаза сужаются, и я чувствую его разочарование, кипящую ярость хищника, наблюдающего неизбежное бегство своей добычи. За исключением того, что в нашем случае это не является неизбежным — с его превосходными размерами и силой он может остановить меня в любой момент, и тот факт, что он остается неподвижным, несмотря на очевидное напряжение в его мощных мышцах, более чем обнадеживает.

Он должен понять, о чем я думаю, потому что выражение его лица разглаживается, а поза принимает расслабленный, почти ленивый вид. — Не волнуйся, зайчик. Я не собираюсь набрасываться на тебя». Голос у него мягкий, тон слегка насмешливый. — Если ты не хочешь этого, так и скажи. У меня нет привычки ложиться спать с теми, кто не хочет… или с теми, кто притворяется таковыми.

Мое лицо такое, как будто кто-то сжигает угли под моей кожей. Он, без сомнения, имеет в виду мой импровизированный оргазм, о котором я еще не позволяла себе думать. Потому что каким бы бесстыдным ни было мое сегодняшнее поведение, ничто не сравнится с тем, чтобы трахать его, как сука в течке, и исходить из этого.

— Я не… — я останавливаюсь, понимая, что готов начать ребяческие отрицания. — Ты прав, — говорю я более ровным тоном. "Я прошу прощения. Я не должна была тебя целовать. Это было совершенно неуместно и…

— И это снова произойдет. Его глаза подобны янтарным драгоценностям в теплом свете лампы. «Ты будешь целовать меня, и мы будем трахаться, и ты будешь кончать снова и снова. Ты кончишь на моих пальцах и на моем языке, и мой член погрузится глубоко в твою тугую, влажную киску. Ты придешь, когда я трахну твое горло и твою задницу. Ты будешь приходить так чертовски часто, что забудешь, каково это — не приходить — и все равно будешь просить еще».

Я смотрю на него, у меня пересохло в горле, а нижнее белье промокло насквозь. Мой клитор пульсирует в унисон с его тихими словами, мое сердце колотится, как у дятла, даже когда мои легкие изо всех сил пытаются сделать хоть один вдох. Я никогда не слышала, чтобы мужчина говорил со мной так, я никогда не знала, что грязные разговоры могут одновременно возбудить меня и заставить сгореть от стыда.

«Это не… я не…» Я втягиваю кислород. «Этого не произойдет».

«О, но это так, зайчик. Ты знаешь почему?"

Я качаю головой, не веря себе, что могу говорить.

«Потому что это неизбежно. С того момента, как я увидел тебя, я знал, что это будет так… горячо, дико и грубо, совершенно неконтролируемо. И ты тоже это знал. Вот почему ты почти не можешь смотреть на меня во время еды, вот почему наедине со мной ты так боишься». Он наклоняется, глаза блестят. «Ты хочешь меня, Хлоя… и поверь мне, я тоже хочу тебя».

Я ищу, что сказать, но ничего не приходит в голову. Там, где должны быть мысли, есть большая пустая щель. В то же время мое тело пульсирует от электрического сознания, каждое нервное окончание внутренне осознает его близость и темный жар в этих львиных, гипнотических глазах. Это настолько выходит за рамки моего опыта, что у меня нет для этого сценария, я понятия не имею, как реагировать, не говоря уже о том, чтобы действовать. Он мой работодатель, отец моего ученика, и даже если бы он им не был, все равно была бы та аура опасности, насилия, которую он носит как смертельный ореол. Единственное разумное решение закрыть это, отрицать, что я хочу его, но я не могу заставить себя высказать очевидную ложь.

Он ждет, что я заговорю, и когда я молчу, его губы изгибаются в насмешливой полуулыбке. — Подумай об этом, зайчик, — мягко советует он, мускулы его мощного тела дрожат, когда он поднимается на ноги. «Подумай о том, как хорошо будет, когда ты придешь ко мне».

К тому времени, как я наконец сформулирую ответ, он уже ушел, оставив на моих простынях слабый след бергамота и кедра, а в уме и теле — полнейшее смятение.

23

Николай

потребовалось все мое самообладание, которое я вырабатывала годами. Похоть, темная и мощная, пульсирует во мне, требуя, чтобы я вернулся к Хлое и продолжил с того места, где мы остановились.