Ру пытался понять. Это правда, что жизни танторов были под угрозой; правда, что болезнь в его крови выставляла Ру автоматическим виновником. Но он не сделал ничего плохого, и Юнис была всего в шаге от того, чтобы убить его.

Больше никто этого не видел. И теперь она превзошла это чудовищным, эгоистичным поступком - этим актом богоподобного, злобного безразличия к жизням простых смертных вокруг нее.

Заставляла Мандалу петь только потому, что она умела.

Гома Экинья, тем временем, могла думать только об упущенных возможностях. Она встретилась с танторами на Орисоне. Даже после смерти Садалмелика и Ахернара она не могла не удивляться тем часам, которые провела в их присутствии. Познать разум слонов, когда такая возможность была закрыта для нее большую часть ее жизни, - это было благословением, щедростью, чудом. Но шестерых танторов, которые делили лагерь с Юнис, едва ли можно было сравнить с тысячами других на Занзибаре. Танторы Юнис были компаньонами, а не слугами. Но у них никогда не было шанса развить свои собственные социальные структуры, стать полностью независимыми. Было бы радостно увидеть, как слоны управляли миром, когда этот мир принадлежал им.

Теперь этот шанс был упущен - или скоро исчезнет.

Ей было даровано представление о чем-то чудесном, обещано, что это будет принадлежать ей, и она была достаточно глупа, чтобы поверить, что получит по заслугам.

В других местах, наблюдая за событиями с отдаленных и холодных точек зрения, Хранители собирали данные и обнаруживали, что они не совпадают ни с чем из их непосредственного опыта. Мандала менялась веками - мгновениями по их галактически медленному и терпеливому исчислению, - но в эти последние мгновения изменение асимптотически ускорилось, и это ускорение, совершенно очевидно, было вызвано действиями органических разумных существ, действующих сейчас вокруг Глизе 163.

Хранители могли использовать некоторые из этих разумных существ, но в меньшей степени - другие. У них также были свои собственные названия для вещей. Они никогда не формировали мысль, хотя бы отдаленно соответствующую Мандале, и термины, которые они использовали для обозначения миров и звезд этой маленькой тусклой солнечной системы, были просто непереводимы на человеческий язык. Их лучше всего рассматривать как компиляции, строки событий с возможностью бесконечного расширения. На языке Хранителей ни одно слово не было произнесено до конца, ни одно предложение не было закончено. Существовало только бесконечное разветвляющееся высказывание, саги, которые порождали саги, вплоть до незапамятных времен.

Хранители не были способны ни на печаль, ни на неуверенность в себе, или, по крайней мере, ни на какие состояния бытия, которые можно было бы выразить такими простыми человеческими терминами. Но во многом, поскольку гиперсфера является многомерным аналогом круга, они были способны к своего рода гиперзадаче, своего рода глубокому, досадному несоответствию между ожиданиями и внешней реальностью.

Хранителей озадачило то, что эти живые разумные существа смогли воспользоваться Мандалой, когда им не было позволено этого делать. Их озадачивало, что этих занятых, жужжащих существ терпели в непосредственной близости от Посейдона. Это заставило их усомниться в надежности их собственных симуляций долгосрочного выживания. Если они не могли понять всего, что происходит здесь, сейчас, в пространстве вокруг Глизе 163, в этой системе, где М-строители оставили свои следы, то ни на что другое нельзя было положиться. Хранители привыкли быть правыми и уверенными во всем. Это вторжение сомнений встревожило их.

Но не так уж сильно. Беспокойство было состоянием существования, наиболее тесно связанным с полностью сознательными информационными носителями, а Хранители забыли, как быть сознательными. Время от времени, словно выныривая из дурного сна, они испытывали смутное предчувствие, что чего-то внутри них не хватает; что то, что раньше присутствовало, теперь отсутствует. Они чувствовали пустоту там, где когда-то были полны. Это было странное и противоречивое впечатление, потому что все рациональные данные указывали на то, что на сегодняшний день Хранители были более могущественны, чем когда-либо в их истории. Как могло что-то быть потеряно?

Это было невозможно.

Но именно в такие моменты, как этот, когда вселенная делала что-то, чего они не ожидали, Хранители были наиболее погружены в себя. Они туго натянули свои чешуйки, бережно храня внутри свой голубой свет. Они сократили свои контакты с соседними Хранителями, превратившись в изолированные единицы.

Они наблюдали, думали и обходили стороной сожаления, столь же древние и таинственные, как промежутки между галактиками.

И вот этот момент настал для всех них.

Мандала достигла своей окончательной конфигурации. "Занзибар" оказался в пространстве прямо над ней. Произошла вспышка, выброс энергии - пространство искривилось, свернулось и кричало о своей агонии во вспышке фотонов по всему спектру от гамма-излучения до самых длинных радиоволн.

Вспышка возникла не в Мандале и не на "Занзибаре", а скорее в пространстве между ними. На Крусибле это произошло как раз над атмосферой. Здесь не было ничего, что могло бы остановить поток радиации, обрушившийся на Паладин. Но это было недолго, длившееся едва ли дольше времени, необходимого свету, чтобы пересечь пространство между Мандалой и "Занзибаром".

И "Занзибар" снова двинулся в путь.

Не было никакого измеримого ускорения, ничего такого, что могли бы измерить записывающие устройства людей или инопланетян. В один момент "Занзибар" перешел от нахождения на орбите к перемещению со скоростью, на бесконечно малую долю меньшей скорости света. От нескольких километров в секунду относительно поверхности Паладина до чего-то около трехсот тысяч. Если ускорение действительно имело место, оно должно было равномерно воздействовать на каждый атом "Занзибара и его обитателей" - или, возможно, на само пространство-время, в которое оно было встроено, разогнанное до скорости, подобной листу в потоке. Никакая материя во Вселенной не смогла бы сохранить свою целостность под воздействием таких сил, не говоря уже о предмете из камня и льда, металла и воздуха, наполненном живыми существами.

Позже, когда наблюдения были сопоставлены и исследованы, было установлено, что "Занзибар" продемонстрировал эффекты экстремального релятивистского сокращения длины: что фрагмент оригинального голокорабля в форме картофелины был уменьшен до круглого блина, сильно сжатого в кадре. Вместо цельного предмета он, казалось, превратился в диск, оттиснутый отпечаток самого себя.

Выжившие после первоначального сокращения не сообщали об ощущении субъективного времени во время путешествия между Крусиблом и Глизе 163. Это могло означать только то, что они испытывали замедление времени, по меньшей мере, в несколько миллиардов раз. Раньше такой вывод казался сомнительным, но новое измерение сжатия кадра сделало его гораздо более вероятным.

То же самое произошло снова. Как ни трудно было в это поверить, на этом тонком, как бумага, диске был изображен весь "Занзибар". Его камеры, его города, Восставшие, склепы - все это по-прежнему присутствовало, прижатое друг к другу, готовое к распаковке, как сложенный кукольный домик. В пределах этой субъективной сферы ничто не показалось бы необычным.

Первые выжившие не сообщали о прошедшем времени, но их первое путешествие было относительно коротким. В конце концов, семьдесят световых лет - это пустяк на фоне галактики.

Кто знает, куда теперь направляется "Занзибар"?

Никто.

Меньше всего Юнис Экинья.

Мандала успокаивалась, проходя через постоянно замедляющуюся последовательность изменений. Зеркала убрались, их назначение было выполнено. На борту "Мпоси" Юнис полностью отдалась последствиям своих действий. Она сделала нечто такое, что было бы трудно объяснить, но правильный курс представился ей с высочайшей и экстатической ясностью видения височной доли. Она знала, что, будь у нее выбор, она сделала бы это снова в одно мгновение.