Конь уносит нас прочь от усадьбы графини Бонтьемэ, поднимая клубы пыли на тёмной дороге. В ушах свистит ветер, с силой прижимая меня к груди Рея. Того ничуть не смущают ни порывы ветра, норовящие снести нас со спины коня, ни быстрая скачка. Я вновь радуюсь тому, что с утра ничего не ела и не пила, держась за луку седла и смотря, как вокруг проносятся незнакомые пейзажи. Через полчаса постепенно привыкаю к темпу и постоянно слезящимся глазам, которых не щадит порывистый ветер. Мы скачем долго прежде, чем впереди начинают маячить огни столицы. К этому времени я уже устала и из последних сил борюсь со сном, благодаря богиню за то, что из-за ветра не слышно урчание моего пустого желудка.

Рей сбавляет темп только когда копыта жеребца начинают стучать по мощёной камнем улице Лаидана. Бока лошади взмылены от быстрой скачки, и конь с радостью переходит на шаг.

За нашими спинами яркими красками загораются первые лучи восходящего солнца. Они золотят крыши домов и закрытые на ночь ставни, прогоняя очарование и тишину ночи. Столица, даже в столь ранний час, поражает меня своей красотой и величием. Со стороны палисадников богатых домов слышится пение ранних птах и лай разбуженной собаки.

Рей направляет жеребца вверх по главной улице к храму Пяти, что виден даже с той точки, где мы сейчас находимся. Тёмный ансамбль храма с богатой декоративной внешней отделкой, острыми шпилями, устремлёнными ввысь и изяществом приковывает моё внимание по мере нашего приближения. До этого я лишь слышала о красоте главного храма, но никогда ранее не видела его вживую.

Когда мы подъезжаем к огромным кованным воротам, уже раскрытым для прихожан, я поражаюсь уже величественности и огромным размерам храма. Вблизи он ещё больше, чем я предполагала.

Рей спрыгивает с коня и берёт его под уздцы. Моя затёкшая спина и окаменевшие бёдра протестуют потере опоры позади, но я удерживаюсь от того, чтобы не сползти на землю следом за солдатом.

Мужчина привязывает жеребца к коновязи у самых дверей храма и только тогда снимает меня с его спины. Мои ноги тут же подкашиваются, и Рей помогает мне дойти до садовой скамейки возле фонтана, который находится на территории храма. Я плюхаюсь на скамейку и из моего горла вырывается стон.

— Такое бывает, когда давно не ездишь верхом, — вдруг констатирует Рей, прерывая наш «обет молчания» за период поездки. Я вскидываю на него голову, пытаясь понять по его лицу шутит ли он, но мужчина выглядит более, чем серьёзным.

— Я никогда не ездила верхом, — признаюсь я, пытаясь отдышаться и не взвыть от того, что повернула шею. Кажется, всё моё тело протестует после такой конной прогулки.

— Значит тем более это нормально, — заключает мужчина и направляется к дверям храма. — Посторожи тут Воробушка, пока я схожу за Анатолио.

Услышав кличку коня, я невольно рассмеялась, но благо Рей уже этого не слышал, войдя в стены храма. Воробушек, надо же!

Мой смех сопровожается отголосками боли во всём теле, а сам конь обиженно на меня оборачивается, как бы спрашивая: «Женщина, что смешного в моей кличке?».

К приходу Рея со жрецом мой истерический смех сумел сойти на нет, и я даже с горем пополам сумела встать на ноги. Не без гримас боли, но не позориться же так в присутствии других людей?

Нацепив на своё лицо максимально приветливую улыбку, я пытаюсь не охать и ахать как старая бабка при Рее и Антонио.

— Вот та девушка, о которой я Вам говорил, достопочтенный жрец, — говорит Рей спокойным голосом, указывая Антонио в мою сторону. — Один мой друг попросил найти ей временное пристанище, тем более, что девушка очень уважает волю Пяти. Я скромно решил, что ничто лучше не подойдёт для неё, кроме как служить в этом храме. Бедняжка многое пережила и я, зная, с какой отеческой заботой Вы относитесь к своим птенцам на попечении, решил просить вас приютить её.

Рэй выразительно смотрит в мою сторону, и я впопыхах делаю подобие реверанса, от которого у меня тут же взрываются болью мышцы. Жрец Антонию, облачённый в жреческую мантию с вышитыми узорами, тепло мне улыбается в ответ. Его короткие волосы белы, как первый снег, а самому жрецу явно уже больше шестидесяти лет.

Вместо ответа Рею он начинает показывать жесты руками, на которые мужчина кивает, а после оборачивается ко мне и поясняет:

— Верховный жрец Антонио с радостью примет тебя в объятия Пяти. Он даст тебе сопровождающего, что объяснит тебе правила и поможет расположиться.

— Благодарю Вас, Ваше преосвященство, — говорю я Антонио, который кивает мне и хлопает по руке Рея, вновь что-то показывая ему языком жестов. После верховный жрец разворачивается и начинает проворно ковылять к дверям храма.

Я решаю идти следом, как вдруг Рей задерживает меня и тихо, еле слышно, шепчет:

— Твоё проживание оплачено на год вперёд. Не спеши с решениями. Здесь безопасное место.

— Спасибо, — так же тихо отвечаю я, только сейчас замечая странный оттенок его глаз — тёмно-бордовый.

— И да, — добавляет мужчина, когда я уже почти захожу в двери храма. — Жрец Антонио больше не епископ, так что ты можешь обращаться к нему без лишних норм этикета.

Внутри храм встречает меня полутьмой и прохладой. В воздухе витают запахи воска и благовоний, а жрец Антонио уже ждёт меня в притворе, зажигая свечи в лампадах.

Мои ожидания, что свод будет также расписан как в нашем деревенском храме, рушатся, стоит мне только пройти чуть глубже в колыбель Пяти.

Свод храма украшает цветное витражное стекло в тон крови, из-за чего свет, проникая через него, окрашивает всё вокруг в багровые тона. Алтарём служат вылитые из золота статуи пяти богов Саяры. Я подхожу ближе к первой статуе бога Рассвета, проводя рукой по выгравированному имени Агон на её постаменте. Мой взгляд движется дальше, и я мысленно читаю имена других богов: Мэнлиуса, Доминика, Эспера и Байярда. О том, чтобы найти здесь статую и имя Той, что меня хранила все эти годы, не может быть и речи.

Золотые лица богов кажутся миролюбивыми, красивыми и такими… безразличными.

Поджимаю губы, встречаясь взглядом с Антонио, который уже успел зажечь все лампады, свечи и храмовые благовония. Теперь он жестами что-то пытается мне сказать, но я не понимаю, ведь не знаю языка жестов.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, господин. Простите.

— Он говорит, что прямо за твоей спиной тот, кто проводит тебя до твоей новой комнаты, — раздаётся мужской голос позади меня, и я вздрагиваю, быстро оборачиваясь на того, кто испугал меня.

Тело тут же простреливает вспышкой боли и я, морщась, шиплю, рассматривая стоящего в паперти юношу. На нём простая жреческая одежда, а когда он делает шаг вперёд на свет, я отмечаю его русые волосы, собранные в короткий хвост, и карие глаза.

Оборачиваюсь на Антонио, но старого жреца и след простыл. Он явно бесшумно ушёл по своим важным жреческим делам, оставив меня наедине с незнакомцем.

— Меня зовут Элем. Тебя как звать? — парень наклоняет голову, рассматривая меня.

— Алекса, — называюсь я уже привычным мне именем.

— Але-кса, — повторяет Элем, будто пробуя моё имя на вкус. — Что ж, Алекса, будем знакомы. Пойдём, ты как раз успеваешь на завтрак.

Мой живот отзывается постыдным урчанием, стоит мне услышать слово «завтрак». Элем хмыкает, но ничего на этот счёт не говорит, ведя меня по коридору. Мой нюх уже улавливает сладкий запах храмовой выпечки, и во рту скапливается слюна.

— Если тебе понадобится что-то спросить у Антонио, попроси меня. Как я понял, ты не знаешь язык жестов, а он тебе не сможет ответить иначе, — говорит Элем, смотря, как я еле поспеваю ковылять за ним.

— Почему? Антонио дал обет молчания?

— Нет, всё менее прозаично, хотя за пределами этих стен так об Антонио и думают. На самом деле он просто не может говорить уже больше пяти лет, — шепчет парень, чуть замедляя шаг.

— У него какая-то болезнь? — непонимающе спрашиваю я.