Прошла опричнина как страшный сон. Прошла мамаем по стране. И канула. Но когда схлынула хмельная радость, то увидели, что всё осталось по-прежнему. Война не прекратилась, поборов меньше не стало, а кто правил раньше, тот правит и сейчас.

Малюта стоял перед царём в своей обычной позе — набычась, ноги утюгом, веснушчатые кулаки засунуты за кушак. Ждал судьбы. Догадывался, что теперь царь постарается от него избавиться. И не судил. Понимал, что одним своим видом всегда будет напоминать про опричнину, а царю надо, чтобы про неё скорей забыли. В глубине души был согласен с её отменой. Затея, правду сказать, была безлепая. Басмановские выдумки. Одно дело людишек попугать, измену истребить, но зачем было страну делить?

Все последние дни Скуратов улаживал свои дела. Успел поменять поместье, захватив себе огромные выморочные земли в новгородской пятине, свёл туда до тысячи семейств из разных мест. Дочки были устроены. Деньжат тоже успел скопить. И теперь, когда Малюта был спокоен за своих, он был готов принять государеву волю.

Царь задумчиво оглядел слугу. Поколебавшись, обронил:

— При мне будешь. Пока без чина. А там поглядим.

Лицо Скуратова дрогнуло. Шумно перевёл дух. Сырые губы раздвинулись в довольной усмешке. Выходит, надобен царю верный пёс Малюта!

— Как прикажешь, государь! — хрипло выдохнул он.

— Зимой в поход выступаем, — проговорил царь. — В Ливонию. Хочу Колывань брать. Не всё ж Воротынскому в героях ходить.

...Тотчас после крымской победы царь отправил новое бранное письмо шведскому королю Юхану. Снова помянул в нём Екатерину, как будто имел на неё некии права. Души не чаявший в супруге король, читая письмо, ругался как мужик на рыбном рынке. Отвечал не по пригожу. Царю, искавшему повода для драки, того и было надо.

В сентябре царь выехал в Новгород и жил там до зимы, готовя поход на шведов. Из воевод созвал Ивана Мстиславского, Ивана Шуйского, Михайлу Морозова и герцога Магнуса. Воротынского и прочих крымских победителей с собой не взял, дабы не делить будущей славы, а велел стеречь южную границу, хотя татары зимой на Русь сроду не хаживали.

В середине декабря восьмидесятитысячное русское войско вторглось в границы Ливонии и двинулось к Нарве. Нашествие пришлось на святки. В замках гремела музыка, в стрельчатых окнах мелькали дамы и кавалеры, на хуторах крестьяне надувались пивом. Мстя за старые обиды, царь велел никого не щадить. Татары-наёмники жгли мызы и гонялись за простоволосыми чухонками. Уцелевшие жители в страхе бежали под стены крепости Пайда, где стоял небольшой, в пятьдесят человек, шведский гарнизон.

27 декабря русские осадили Пайду. Три дня обстреливали крепость из пушек, пытаясь сделать пролом в стене. Но старинная кладка не поддавалась ядрам. Вечером на военном совете у царя заспорили. Мстиславский и Шуйский хотели продолжать правильную осаду, Малюта, которому не терпелось воротить себе государеву милость, предлагал немедленный приступ, чтобы не теряя времени идти дальше на Колывань.

— Сколь ещё тут будем топтаться? — кричал Малюта.

— Сколь надо, — рассудительно отвечал Мстиславский.

— Разучились воеводы замки брать, — ехидно подначил Малюта. — А может и не умели?

— Нешто ты нам покажешь как замки брать? — вскинулся Иван Шуйский.

— И покажу! — запальчиво крикнул Малюта. — Увидишь, государь, завтра первым на стену влезу.

Спорили до ночи. В конце концов царь склонился в пользу немедленного штурма. Выйдя из шатра, торжествующий Скуратов нос к носу столкнулся с Васькой Грязным. Ухмыльнувшись как старому приятелю, хлопнул его по плечу, но Грязной резко сбросил руку, прошипел ненавидяще:

— Попомни, Малюта! Брата Григорья я тебе вовек не прощу!

— Спасибо, что упредил, — осклабился Малюта.

Утром 1 января две тысячи стрельцов с осадными лестницами на плечах устремились к стенам Пайды. Ещё пятьсот пищальников, уставив на рогульки тяжёлые пищали, принялись обстреливать поверх голов атакующих засевших меж зубцами крепости осаждённых. Десять осадных лестниц почти одновременно упёрлись в стены и по ним муравьями поползли стрельцы. По одной из лестниц первым взбирался Малюта, облачённый в кольчугу и круглый шлем, из-под которого выбивались рыжие лохмы. Наблюдавший за штурмом царь видел как тяжело даётся грузному, коротконогому Малюте каждая ступень, но он упрямо лез всё выше, и наконец первым ухватился левой рукой за крепостной зубец, а правой потянул из-за спины боевой топор, готовясь прыгнуть на стену.

В этот миг грохнул залп пищальников. Голова Малюты дёрнулась и он стал медленно сползать по лестнице, сбивая своей тяжёлой тушей лезущих за ним стрельцов. Сверху на атакующих полетели камни, полилась горящая смола, шведские солдаты, прячась за зубцами, на выбор целились в русских, сбивая атакующих целыми гроздьями. Вскоре ров заполнился убитыми и увечными. Царь с досадой махнул рукой, давая отбой.

Завёрнутое в плащ тело Малюты принесли в царский шатёр, положили наземь лицом вниз. Царь сам снял шлем с убитого, откинул с затылка слипшиеся рыжие волосы и увидел страшную рану в основании черепа. Было очевидно, что стреляли сзади и снизу. Постояв над телом, царь приказал привести Василия Грязнова.

Тихо войдя в шатёр, Васька потупился, изображая приличную скорбь. Царь велел всем уйти. Подошёл к Грязному, сгрёб в кулак его смоляную бороду и, пронзительно глядя в глаза, то ли спросил, то ли утвердил:

— Твоя работа?

— Христос с тобой, государь! — забожился Грязной. Но царь не дал ему закончить:

— Первый в пролом пойдёшь. Хорошо, если сгинешь. Ну а ежели уцелеешь, сызнова поговорим.

...На следующий день с раннего утра русские пушки с утроенной яростью принялись долбить брешь в крепостной стене, сузив место обстрела до нескольких сажен. Крепость окуталась дымом. После трёх часов непрерывного обстрела стена с шумом обрушилась. В образовавшуюся узкую брешь с дикими криками хлынули стрельцы. Впереди, размахивая над головой голубой полоской сабли, бежал Васька Грязной. За ним доспевал его троюродный брат Василий Ошанин.

Спустя ещё час всё было кончено.

Царь верхом въехал в крепость по подъёмному мосту. Тесной булыжной улочкой, цокая подковами, проследовал со свитой на игрушечную городскую площадь, где уже были согнаны все уцелевшие жители Пайды. Налитыми кровью глазами оглядел пленных, на немой вопрос стлавшегося перед ним Грязнова процедил сквозь зубы:

— В костёр! Всех до единого. Это им по Малюте поминки.

На следующий день царь собрал воевод и объявил о том, что он возвращается в Москву, чтобы предать земле тело своего верного слуги. Брать хорошо укреплённую Колывань приказал без него.

Вскоре царь уже пышно вступал в Москву. Из ерундового успеха под Пайдой сделана была победа не ниже крымской.

Без царя русское войско продолжало поход, зачем-то разделившись надвое. Никита Юрьев вместе с Магнусом отправились брать замок Каркус. Иван Мстиславский, Иван Шуйский и Михайла Морозов двинулись на Колывань. По дороге на них врасплох напали шведы, которых навёл перебежавший к ним царский шурин Александр Черкасский, родич покойных Михаила и Марии. Воевода Милославский был убит, двое других воевод ранены и едва спаслись бегством. Поход провалился. Царь шумно гневался, но в душе радовался, что ушёл вовремя. Даже мёртвый Малюта сумел оказать ему последнюю услугу.

Хоронили Малюту с великими почестями. Царь сам отстоял над телом всенощную. Малютиной вдове назначили содержание равное окладу высших служилых людей. Сопровождать прах в Иосифо-Волоколамский монастырь отправили бывшего опричника Евстафия Пушкина. С ним государь передал монахам денежный вклад на помин души Малюты. Дал аж пятьсот рублей — больше, чем по своим жёнам, дочерям и брату Юрию. Монахи радовались, хотя и понимали, что замолить малютины грехи всё равно никаких денег не хватит.

После гибели Скуратова его ядовитое семя, скрестясь с кровью лучших русских родов, расцвело пышным цветом, цепко обвило трон. Дочь Анна вышла замуж за двоюродного брата царя Ивана Михайловича Глинского, отца будущего жалкого царька Василия Шуйского. Царицей стала Мария, жена Бориса Годунова, сумевшего в годы опричнины не замараться большой кровью. В те же годы сестра Бориса Годунова Ирина вышла за будущего царя Фёдора Ивановича. Таким образом, клубок Малюты и Годуновых дал России двух цариц: Ирину Фёдоровну Годунову и Марью Григорьевну Скуратову. Что до Христины, то она прославилась тем, что отравила князя Михаила Скопина-Шуйского, ратным подвигам которого завидовал её муж. Преуспели при дворе и три малютиных племяша — Богдан, Верига и Григорий Бельские, тоже оставившие по себе тёмную память. И всё ж висело над его родом проклятье, почти никто из малютина племени не умер своей смертью...