— Болезнь излечима?

— Нет.

— Но вы же лечите его!

— Я могу снять острые формы болезни, замедлить её развитие. Этому я научился у великого Парацельса, мир праху его. Вы ведь знаете, как даже в просвещённых странах относятся к сумасшедшим. Считается, что в безумных вселился дьявол. Их заковывают в цепи, их сжигают на площадях. Мой учитель первым стал лечить душевнобольных химическими препаратами, и он был первым, кто назвал безумие болезнью. Эта болезнь одинаково беспощадна и к простолюдину, и к венценосцам. Мне даже кажется, что венценосцы более подвержены душевным болезням, чем простые смертные. Власть, видимо, туманит рассудок. Возможно, власть сама по себе болезнь. Заразившись ею, человек уже не способен вести себя как другие люди, власть становится его манией. Он думает о ней дни и ночи, он постоянно страшится её потерять.

— Вам жаль царя?

— Иногда жаль. Но не надо обманываться. Параноик — это зверь. Хитрый, беспощадный и невероятно жестокий зверь. Начав убивать, он уже не остановится. Не знаю, за что Бог наказал эту страну, но её ждут страшные испытания. Это корабль, которым правит безумец. Так что жалости больше заслуживает не царь, а его подданные. Мне жаль русских. Они сметливы, трудолюбивы, и не заслужили такого властителя.

— Вот тут я готов с вами поспорить, доктор. Мне кажется, что этот народ вообще предпочитает подвластное положение. Готов утверждать, что тирания соответствует нравам русских. Видимо, они сами понимают, что только так можно укротить их необузданность.

— Вы ненавидите русских?

— Я бы не назвал это ненавистью. Просто этот народ заслуживает того властителя, которого он имеет.

— Вы полагаете, что в других странах нравы лучше? — саркастически хмыкнул Лензей. — Английский король Генрих Восьмой, как известно, был многоженцем и казнил своих жён по малейшему подозрению. Король французский устроил кровавую баню гугенотам. Испанского король поджаривает еретиков как каплунов. Увы, сударь, мы живём в жестоком мире и в жестокое время.

— ...И всё же мне жаль эту страну, — задумчиво повторил врач. — Надеюсь, что для неё настанут лучшие времена. Но только умереть я предпочёл бы на родине. Хотя иногда мне кажется, что я отсюда уже не выберусь. Здоровье стало ни к чёрту. Вы же знаете, что прежде чем дать лекарство пациенту, я должен попробовать его сам. Царь страдает не только паранойей, но и другой болезнью, о которой я не хотел бы говорить. Мне приходится лечить его ртутными препаратами. А ртуть, как вам известно, в больших дозах весьма ядовита. Лезут волосы, портятся зубы, болит желудок.

— Вы не просили царя отпустить вас?

— Что вы! Царь ревнив как старая жена. Заговорить с ним об отъезде, значит нанести личное оскорбление. И потом я слишком много знаю. Увы, Россия — это пещера, в которую много следов входящих и мало выходящих. А так хотелось бы встретить старость в какой-нибудь гористой деревушке, пить молоко с альпийских лугов, слушать канарейку и принимать роды у краснощёких крестьянок. Впрочем, будем надеяться на чудо, — невесело усмехнулся Лензей. — Прощайте, капитан, да хранит вас Бог! И помните: русские лучше охраняют границы от своих беглецов, чем от неприятеля. Если вас схватят, лучше сразу примите яд.

...Туманным октябрьским утром польский разъезд обнаружил измождённого оборванного мужчину лет тридцати. Бродяга назвался капитаном Шлихтингом, бежавшим из русского плена. Задержанный рассказывал о себе такое, что его срочно препроводили в Варшаву, где он угодил в самое пекло большой политики. Королевская секретная служба мгновенно оценила сведения, которые поведал Шлихтинг и доложила о нём королю Сигизмунду-Августу.

Для старого короля перебежчик из Московии был весьма кстати. Проблема заключалась в нунции Портико, специальном посланнике папы Пия Пятого, который вопреки желанию польского двора стремился попасть в Москву. С помощью миссии Портико папа Пий, напуганный мусульманской экспансией и воодушевлённый недавней победой русских над турками под Астраханью, пожелал вовлечь царя в антитурецкую лигу. Кроме того в совместной борьбе с турками папа рассчитывал преодолеть те разногласия, которые ещё существуют между католической и православной церковью и убедить царя присоединиться к Флорентийской унии.

Пий Пятый был деятельным понтификом и не любил откладывать дело на потом. В Москву отправился его доверенный нунций Портико, который задержался в Варшаве, чтобы деликатно убедить короля Сигизмунда замириться с московитом и повернуть оружие против врагов христианства. Но король упорствовал, рисуя царя самыми чёрными красками и убеждая нунция в том, что союз с московитом недостоин Рима. И вот в самый разгар споров явился человек, который несколько лет провёл в Москве и знал о том, что происходит в этой затворенной от Европы стране не понаслышке, а можно сказать из первых рук, ибо имел возможность наблюдать русского царя в непосредственной близости.

Получив указания, королевская секретная служба тотчас заперла Шлихтинга в уединённом замке, приказав изложить на пергаменте всё, о чём он поведал устно. Как оказалось, капитан владел пером, не хуже чем шпагой, и неделю спустя двадцать три страницы латинского текста, озаглавленного «Краткое сказание о характере и жестоком правлении московского тирана Васильевича» легли на стол нунция. Шлихтинг, не жалея красок, описал всё, что узнал о Московии и её государе, но, помня данное Лензею слово, не коснулся темы здоровья царя. Ознакомившись с докладом Шлихтинга, впечатлительный Портико предпочёл отложить свою поездку в Москву, и послав доклад Пию Пятому, стал ждать.

Ответ из Рима был скор и недвусмыслен.

«Мы ознакомились с тем, что вы написали нам о московском государе;— писал папа, — не хлопочите более и прекратите сборы. Если бы сам король польский стал теперь одобрять вашу поездку в Москву и содействовать ей, даже и в этом случае мы не хотим вступать в общение с такими варварами и дикарями».

Миссия Портико была сорвана. Антитурецкая лига с участием России не состоялась.

...С гибелью Висковатого одну осечку за другой стала делать русская дипломатия. Помер, ещё не родившись, союз с Англией. Проворонили мир со шведами, когда те соглашались на любые условия. Упустили давних врагов шведов, датчан. Осенью датчане заключили со шведами мир, и король Иоганн, взбодрясь, уже не соглашался на прежние условия. Вдобавок провалился стокгольмский резидент Янс, и русская разведка лишилась сведений о противнике. Отвечать за эти провалы должны были дьяки Щелкаловы, но они благоразумно передали нити переговоров царю, а с ними и вину за неудачи.

Взбешённый царь решил действовать силой. На подмогу Магнусу, который с лета топтался под Ревелем, бомбардируя крепость вместо ядер письменными угрозами, отправились воеводы Яковлев и Токмаков. Всю зиму русское войско безуспешно осаждало Ревель, который снабжался с моря. Потом пришла чума, занесённая крысами с морских судов. Чума не пощадила ни осаждаемых, ни осаждающих. В марте русские воеводы сняли осаду и отступили от Ревеля, несолоно хлебавши.

...Слух о том, что русская армия плотно увязла в Ливонии, просочился в далёкий Крым. С осени крымский хан Девлет Гирей размышлял, воевать ли с русскими большой войной либо ограничиться приграничными набегами, к которым и русские и татары привыкли как к смене времён года.. К большой войне его толкали поляки, литовцы и шведы, которым хотелось ослабить русских, чтобы легче выгнать их из Ливонии.

Войны требовал от своего крымского вассала турецкий султан Селим, которому не давала спать слава его предшественника Сулеймана Великолепного, недавно отправившегося в райские сады в объятья полногрудых гурий. Новый властитель хотел доказать подданным, что и он способен расширить чертоги мусульманского мира.