Захваченный азартом строительства словно не замечал Евфимий шатнувшегося могущества Великого Новгорода, ропщущих людей, наглеющей черни, моров, неурожаев и неумолимо надвигающейся московской угрозы. А может наоборот: всё видел, всё понимал, потому и спешил оставить потомкам память о былом величии, о тех временах, когда здесь, на владычном дворе, средоточилась власть огромной, на тысячи вёрст раскинувшейся страны под названием Новгородская земля. Пусть знают — кем были новгородцы, что имели и что потеряли в себялюбивой коловерти суетного бытия. Может, когда-нибудь прозреют...

...У пробегавшего мимо монашка Григорий узнал, что владыка Пимен с утра принимает иноземцев в Крестовой палате. Стражник у крыльца палаты отправил его к ведавшему приёмом посетителей иеромонаху. Безбородый, похожий на католического патера иеромонах, перебирая кипарисовые чётки, холодно выслушал опричника и объявил, что владыка занят, нынче никого не принимает, а ежели надо передать ему письмо, то он готов это сделать. Разозлённый Ловчиков резко ответил, что кроме письма у него есть важная изустная весть для владыки от царского оружничего князя Вяземского. Поколебавшись, иеромонах всё же смилостивился и повёл гонца полутёмными переходами в небольшую приёмную залу со стрельчатыми окнами, где велел ждать.

Прошёл час, другой, наконец, двери отворились, и выпустили пятящихся задом иноземцев в коротких плащах и широких как мешки штанах. Иеромонах учтиво проводил гостей, покурлыкав с ними по-иноземному, после чего пригласил истомившегося Ловчикова во владычные покои.

В покоях было светло и пахло воском. Мощная колонна подпирала гранёные расписные своды. У киота стоял остроглазый старец с лёгкой серебристой бородой. По случаю приёма иноземцев Пимен был одет по праздничному чину: белый клобук с бриллиантовым крестиком на маковке, крестчатые ризы, на груди старинная панагия размером в ладонь, посох из слоновой кости. Допустив гонца к руке, владыка принял подарок Вяземского и быстро пробежал глазами письмо.

— А ещё князь Афанасий на словах велел передать, — вполголоса сказал Ловчиков.

— Сказывай.

— Князь сказал: государь на Новгород опалился. Донос ему на тебя был. Войско собирает. К Рождеству жди.

Сказал и поразился тому, как разом сник осанистый владыка. Пробормотав невнятное, Пимен осенил посыльного крестом, давая понять, что приём закончен. Ловчикова накормили в поварне вместе с холопами, напоили солодовым пивом, дали в дорогу припасов и поспешно отправили в обратный путь. Разочарованный Григорий, надеявшийся на щедрое вознаграждение, всю обратную дорогу до Москвы клял про себя неблагодарного владыку, спесивого иеромонаха, и прочих новгородцев, не без злорадства думая о той участи, которая их ожидает.

Раздавленный страшной вестью, Пимен с трудом отслужил вечерню и долго разоблачался в левом приделе Софии, освобождаясь с помощью служек от жёсткой крестчатой ризы. Чувствуя сильную усталость, поддерживаемый под руки дьяконами архиепископ направился в свои покои, вялым мановением осеняя толпящихся в ожидании его выхода горожан.

...Часы на Евфимьевской часозвонне давно пробили полночь, а владыка всё не мог уснуть. Сердце ныло в тоскливом ожидании беды, и только одна неотвязная мысль стучала в висках: «За что?»

Семнадцать лет правил Пимен новгородской епархией. Быть владыкой в Новгороде — честь великая, после митрополита он второй человек в русской церкви, а по богатству, пожалуй, что и первый. Единственный из русских пастырей носит архиепископ новгородский белый клобук как знак особого достоинства.

Высока новгородская кафедра, да уж больно шатка, сколь владык с неё сверзились. С той поры как Новгород отошёл к Москве оказалась здешняя епископия между молотом московской власти и наковальней своенравной новгородской паствы. Поди, угоди обеим.

Первым приехал в завоёванный Новгород епископ Сергий. У мощей новгородского святого Моисея зажал нос новопоставленный владыка, дескать, зачем тут держите этого смердовича? А год спустя тронулся Сергий разумом, убежал в Москву, вопия: не хотят новгородцы мне покоряться, насылают порчу, во сне беси являются, не могу тут быть!

Следующий владыка Геннадий Гонзов прославился казнями еретиков новгородских. В 1492 году от Рождества Христова или в 7000 году от сотворения мира весь мир христианский ждал конца света. И только новгородские еретики не верили. За это казнил их Геннадий Гонзов, жёг на них берестяные колпаки.

После Гонзова владычный престол долго пустовал — Москва отучала город от владычной власти. И вот за долгие мытарства наградил Господь новгородцев достойным пастырем. Многомудрый Макарий и с Москвой жил в мире и за новгородцев хлопотал как за детей своих. Труд неподъёмный свершил здесь владыка, соединив все русские святые книги в Великие Минеи Четьи.

После Макария, которого царь забрал на московскую митрополию, опять наступило безвременье, длившееся до той поры, пока не взошёл на новгородскую кафедру он, монах Кириллово-Белозерского монастыря Пимен Чёрный, прославившийся на Белозерье как инок чистого и сурового жительства. И минуло с той поры семнадцать лет. Вельми преуспел за эти годы бывший белозерский инок. Твёрдой рукой правил громадной паствой, в совершенстве постиг хитрую науку царедворства.

Это он, Пимен, вместе с чудовским архиепископом Левкием шесть лет назад послан был народом в Александровскую слободу молить оставившего престол царя вернуться на Москву. Был тогда царь жалок и подавлен. Глухим голосом, срываясь в рыдание, читал своё послание к народу: «Изгнан есмь от бояр самовольства их ради, от своего достояния и скитаюсь по странам, а може Бог когда не оставит, от великие жалости сердца. Сего ради всеми ненавидим есмь». Тогда ещё Пимен не знал царя, сам едва не восплакал от жалости к нему и не мог уразуметь, почему так хитро щурится Левкий. Понял, когда царь при всеобщем ликовании народа воротился на престол. Теперь Иван мог делать всё, что хотел. А захотел он сначала крови старой суздальской знати, которая помогла его деду собрать под Москву Русь, а потому привыкла смотреть на великого князя лишь как на первого среди равных. Никто и пикнуть не посмел, когда взошли на плаху преславный покоритель Казани князь Александр Горбатый с сыном, а вслед за ними князья Лобановы-Ростовские, Головины, Куракины, когда стали толпами сгонять с насиженных мест ярославских, ростовских, стародубских и оболенских помещиков.

За ту услугу надеялся Пимен на награду. А тут митрополит Афанасий, сославшись на нездоровье, сложил с себя митру. Пимен уже мысленно примерял её на себя, однако царь неожиданно назвал воспреемником Афанасия Германа Полева, архиепископа Казанского. Но кроткий Герман тут вдруг удивил всех, потребовав отмены опричнины, за что был с позором изгнан с митрополичьего двора. Снова возликовал было Пимен, но тем горшее разочарование ожидало его. Царь предпочёл ему соловецкого игумена Филиппа Колычева.

Жестокая обида чуть не лишила Пимена разума. Как прислуживать царю, как мирить его с народом, как фимиам курить и осанну петь — так нужен он, Пимен. А как почесть воздать, как вознаградить за верную службу — ищут чистых, не замазанных. Выл от обиды, рвал на себе когда-то смоляные, а теперь белые власы, но на людях не показывал виду. Зная крутой нрав Филиппа ждал своего часа.

На том его испытания не кончились. Когда ехал Филипп в Москву принимать митрополию, весь Новгород высыпал его встречать. Стар и млад тянули к суровому старцу руки, будто Христос сошёл на землю. Шли за Филиппом десятки вёрст, провожали как на Голгофу, моля заступиться перед царём за народ, упросить отменить ненавистную опричнину. Про Пимена забыли, точно его тут и не было. И та обида была ещё горчайшей, чем от царя. Что сделал для новгородцев Филипп? А он, Пимен, семнадцать лет служил им верой — правдой, оберегая от царского гнева, хитростью отводя угрозы, копил церковные богатства, дарил бедных, увещевал богатых, наблюдал нравы, учил малых, призревал старых. И за всё за это плюнули ему в лицо, забыв о своём владыке, кинулись за новым лжепророком!