— Чем пожелаешь, государь!

Царь на мгновение задумался, потом снял с пояса кинжал, протянул Фёдору, значительно мигнул. Взяв усыпанный драгоценными камнями царский кинжал, Фёдор исподлобья поглядел на царя, потом как бы в раздумьи перевёл взгляд на отца и вдруг резко взмахнул рукой. Пущенный с огромной силой кинжал вонзился в горло Алексея Басманова. Боярин захрипел. Тело его дёрнулось и обвисло. Онемели даже все видавшие палачи.

— Ловок! — усмехнулся царь. — Ну коли так — живи!

И подумав, добавил:

— Ежели сможешь.

Наутро Фёдора Басманова в оковах отправили на Белоозеро. Вместе с ним везли его жену, племянницу покойной царицы Анастасии, и их детей. В белозерской тюрьме Басманова держали в строгости, охрана отцеубийцу сразу невзлюбила, кормить не кормили, а раз в день кидали краюху хлеба. Избалованный Федька от тоски и голода то выл зверем, то ласковым речами пытался умаслить тюремщиков, но всё без толку.

Спустя четыре месяца он умер.

Царь стоял у окна и с интересом наблюдал, как во дворе опричные стрельцы дерутся с литовскими посольскими людьми. Дрались без оружия голыми руками. Паны отмахивались отчаянно, но стрельцов было больше, и вскоре посольских загнали под крыльцо и принялись месить кулаками.

Это была уже вторая стычка с посольством Речи Посполитой, приехавшим для заключения перемирия. Третьего дня при вручении царских даров литовский посол Талваш дерзко отказался их принять, заявив, что наши были дороже. Подаренный царю Сигизмундом Вторым чистокровный скакун и впрямь стоил немало. Наутро на посольский двор явились опричники, ведя скакуна в поводу. Спросили у посла, сколь отдал король за скакуна, аккуратно отсчитали за него деньги, и тут же на глазах Талваша изрубили коня на куски.

Драка кончилась полной победой опричников. Стуча сапогами, они ввалились в царские покои, и стольник Булат Арцыбашев бросил к ногам царя военные трофеи: жупаны и шапки. Царь со смехом надел шапку с пером на заменившего убитого Гвоздева нового шута князя Никиту Дурного Прозоровского и приказал ему преклонить колено на литовский манер.

— Да не умею я, Вань, — отнекивался шут.

— Гляди, бестолковый!

Надев литовскую шапку, царь преклонил колено и принял спесивую позу. Опричники захохотали, заорали «Гойда!»

За всем этим с молчаливым неодобрением наблюдал глава Посольского приказа печатник Иван Михайлович Висковатый. Приметив это, царь снял шапку, с неудовольствием спросил:

— Что, печатник, аль не любо?

— Не любо, государь. К нам и так послы ехать не желают после того, как в Новгороде шведов пограбили.

— Литовцев пожалел? — потемнел царь. — Нам, значит, нельзя. А им заговоры против меня устраивать, моих людей сманивать, лазутчиков подсылать — можно? А кто Андрюху Курбского, змею подколодную, пригрел? Опять же Сигизмунд. Они в нас плюются, а я утираться должен. Так, по-твоему?

— Сам знаешь, государь, нам ныне мир с поляками да литовцами позарез нужен, — не уступал Висковатый. — Ты, вон, опять Ливонию хочешь воевать, со шведами война на носу. А хуже всего: крымцы на нас снова зубы точат.

— Крымцам по весне воевода Хворостинин добре навтыкал. Теперь они долго не сунутся, — подал голос сидевший тут же дьяк Щелкалов.

— Может и не сунулись бы, кабы за ними турок не было. Нет, государь, со всеми разом нельзя враждовать.

— И кого ж ты виноватишь? — с прищуром спросил царь. — Не ты ли посольским приказом ведаешь?

— Да, похоже, уже и не я, — горечью ответил Висковатый.

— Ну коли сам так считаешь, видно, придётся замену тебе приискать, — отрезал царь.

Висковатый низко поклонился и пошёл к двери. У порога обернулся.

— А всё ж, подумай, государь. Народу передышку надо дать. Обнищаем вовсе.

— Народ браде подобен, — усмехнулся царь, — чем чаще стрижёшь, тем гуще растёт.

— Ежли мне не веришь, государь, спроси казначея Фуникова. Пусть он скажет, что не сдюжить казне две войны разом.

— Слыхал я про ваши с Фуниковым дела, — со значением сказал царь. — Дай срок, разберусь и с вами!

— Видал, обнаглел?! — разгневанно обернулся царь к Малюте, когда дверь за Висковатым закрылась.

— Задёргался печатник, — усмехнулся Малюта. — Ниточка-то от новгородской измены к нему потянулась. Давеча брата его взяли.

— Третьяка взяли? Меня почему не упредил? — нахмурился царь.

— Не успел, великий государь, — спокойно ответил Малюта, — боялся, что убегит.

Высоко взлетел после новгородского похода Малюта Скуратов, кажется, уж выше некуда. Получил думный чин и огромные пожалования, стал у царя первым советником, а верней сказать, царской тенью. Где царь, там и Малюта. Только из его рук царь брал пищу, только Малюте доверял охранять себя. Думали, что теперь-то чёрная малютина душа успокоится. Ан, нет, ещё свирепей выгрызал всех, кто мог повлиять на царя, всюду раскидывал сети, искал заговоры.

Уже полгода прошло после возвращения из Новгорода, а Малюта всё продолжал розыск по новгородской измене. Грязной, к этому времени уже признавший его главенство, только дивился его размаху. Убрав Басмановых и Вяземского, рыл теперь подкоп Малюта под самого печатника Висковатого и казначея Фуникова, первых после царя людей в государстве. Заодно собирал доносы на глав Поместного и Разбойного приказов Степанова и Шапкина. Не брезговал и людишками помельче, даже и среди опричных.

«Он как хорь в курятнике, не уймётся, пока всех кур не передушит, — думал Грязной. — А ведь когда-нибудь и мой черёд придёт. Слишком много про него знаю. Нешто упредить?» Но тут же гнал от себя эти мысли, слишком опасен стал Малюта, чтобы с ним тягаться.

Между тем суд над Пименом всё откладывался. Тянул Малюта, используя новгородского владыку как камень для утопления своих врагов. Но и царь колебался. После того, что натворил он в церквах и монастырях и так уже отшатнулось духовенство. Казнь Пимена расширила бы трещину, а этого уже опасно. Но и точку в деле Пимена тоже надо ставить. Не надумав сам, собрал опричную думу. Прямо вопросил: как будем с Пименом? Отвыкшие советовать царю, думцы растерянно молчали. Ляпнешь не то — в изменники запишут! Нарочно погодив, чтобы царь убедился в бестолковости прочих, поднялся всё тот же Малюта.

— Дозволь молвить, государь! Негоже тебе архиепископа судить. Пускай его сами святители судят. И не за измену государю, а за другие вины.

— За какие другие? — недоумённо воззрился царь.

— А за то, что безвинно оклеветал он благонравного митрополита Филиппа, мир его праху, чтобы самому стать митрополитом на Руси.

Думцы ошеломлённо переглянулись. Все знали, кто задушил Филиппа. И теперь тот же Малюта берёт святого старца в союзники. Ну бес! в который раз с невольным восхищением подумал Грязной. Лицо царя оживилось. Ай да Малюта!

Неделю спустя собрался святительский суд. Рядили недолго. Святители ненавидели Пимена за былое богатство, за белый клобук, за похлебство перед властью. Суд признал Пимена виновным по многим винам, лишил сана и приговорил к смерти через сожжение. Но тут царь явил церкви своё великодушие. Вместо публичной казни Пимена отправили в ссылку в Венёвский монастырь. Там он вскорости умер.

...Розыск по новгородскому изменному делу подошёл к концу.

— Ну вроде всех перебрали, — с облегчением потянулся донельзя измотанный Грязной.

— Всех да не всех, — загадочно ответил Малюта. — Ништо. Опосля доберём.

Казнь была назначена на 25 июля.

Хотя распорядителем назначен был земский дьяк Василий Щелкалов, однако эту казнь царь готовил самолично, как хороший повар готовит своё коронное блюдо. Хотел устроить зрелище дотоле невиданное, подобное римским казням, дабы устрашить Москву, отбить охоту устраивать заговоры, а себя явить народу правителем грозным, но справедливым. Две недели убил на приуготовления. Во всё вникал до последней мелочи, по пунктам расписывал: кого за кем казнить, кому казнить и каким способом, какие слова должны быть при этом сказаны, где стоять земским, где опричным, где иноземцам, а где простому народу. Сам запарился и помощников запарил.