— Что, Таракашка, не любо? — захохотал ярыга из толпы. Его крепко ударили сзади в затылок, и он примолк.

Палачи одолели купца и столкнули с помоста. Большое тело, перевернувшись в воздухе, с тяжёлым плеском упало в Волхов. Чёрный столб воды выбросило кверху, потом вода сомкнулась, медленные круги покатились к берегу, качая ледяную шугу.

— Был купец — и нету купца, — сказал звонарь. — Пошто копил?

Вслед за мужем с протяжным криком полетела в воду старуха-жена. Потом пришёл черёд сына. Младший Тараканов, ражий детина, затеялся драться с палачами. Его ударили обухом по голове, и кинули в воду уже бесчувственного. В ледяной воде он очнулся и вынырнув на поверхность уже далеко за мостом, быстро поплыл вниз, загребая сильными руками.

— Уйдёт, родимый! — охнули в толпе.

Но от левого берега уже отплывала загодя приготовленная лодка. Двое опричников сидели на вёслах, третий стал с багром на носу. Лодка быстро догнала пловца. От первого удара багра он увернулся, второй раскроил ему череп.

Сноху Тараканова утопили вместе с младенцем, привязав его на грудь матери. Слышно было как голосит женщина, как заходится в плаче дитё. Один за другим падали в чёрную воду связанные люди, и после каждого всплеска Фома считал про себя: шесть, семь, восемь. Так продолжалось до самого вечера. От Городища тянулись всё новые обозы с приговорёнными. Давно покинули берега зеваки, а Фома всё зябнул на колокольне, продолжая считать. В тот день на его глазах утопили триста девяносто шесть человек.

На следующий день утопили ещё пять сотен человек разных званий и состояний: мужчин, женщин, подростков, совсем дряхлых стариков. Топили семьями, вырывая из жизни целыми родами. Прячась за перилами колокольни, Фома чёрточками отмечал на вощанице утопленных, чтобы потом, уединясь в келье, сосчитать всех.

В этот же день он впервые увидел царя. От Городища двигалась конная ватага человек в триста. Впереди ехал царь на белом коне, рядом на рыжем жеребце поспевал Малюта. Миновав мост, ватага вскачь понеслась вдоль волховского берега.

— Антоньев грабить, — уверенно предположил звонарь.

Вечером, воротившись домой, Фома увидел разграбленную обитель. Весь двор был испятнан трупами. Дымились костры из древних фолиантов и рукописей. Всхлипывающий привратник рассказал, как налетел царь с опричными, как убили игумена и с ним ещё двадцать человек братии, как грабили монастырские храмы, как царь самолично отбирал лучшие книги для своей библиотеки, а прочее велел сжечь.

Всю следующую неделю царь с опричниками объезжал главные монастыри, останавливаясь в каждом на сутки. В малые и дальние посланы были летучие отряды. Из запечатанных монастырских кладовых на сотнях возов вывозили бесценную утварь.

...Прошла неделя казней, началась вторая. Всякий день опричники топили горожан толпами. Казнимые вели себя смирно, безропотно шли на заклание, и лишь некоторые начинали биться или самопроизвольно испражняться от смертного страха, вызывая брезгливую брань палачей. Ленясь возиться с каменьями, палачи просто связывали казнимым руки и забавлялись, глядя как всплывшие пытаются удержаться на поверхности, судорожно барахтаясь и захлёбываясь ледяной водой. Если кому-то из утопляемых удавалось распутать верёвку, его настигали опричники на лодках и ударами багра разбивали голову.

Уже не толпились на берегах любопытные. Казнь стала обыденным делом. В двадцати саженях отсюда на Торгу горожане рядились за товар, покупали и продавали, словно забыв, что совсем рядом топят живых людей, стараясь не думать о том, что завтра и сам он может полететь с моста в чёрную ледяную воду. Так овцы грудятся в своём загоне, обречённо наблюдая, как напавшие на стадо волки выхватывают одну за другой жалобно блеющую жертву.

И всякий день новые сотни утопленных, распираемые газами, поднимались на поверхность Волхова и, сбившись в кучи, нескончаемым страшным караваном плыли по течению быстрой реки. Утопленники плыли лицами вверх, глядя пустыми глазницами в зимнее небо, по ним расхаживали громадные вороны, долбя раздутые тела толстыми беспощадными клювами. Сразу за городом Волхов уходил под лёд, утаскивая за собой утопленников. Дальше они плыли во мраке, царапая бесчувственные лица о колючий ноздреватый лёд, цепляясь волосами и одеждой за коряги и топляки и становясь добычей огромных вислоусых сомов. Ударами хвоста поднимая со дна клубы мутной воды, холодные скользкие рыбины утаскивали добычу в свои ямы...

На сороковой день царь приказал громить посад.

Накануне вечером, решая как быть с Новгородом дальше, заспорили. Малюта как и раньше стоял на своём: людишек перебрать всех до последнего, город сжечь, место запустошить. Грязной, которого всё больше раздражал скуратовский нахрап, на сей раз возразил. Вовсе уничтожить Новгород — открыть ливонцам и шведам дорогу на Москву. Грязнова поддержал дворецкий Салтыков. Царь прикрикнул на разошедшихся спорщиков и решил середина-наполовину. Весь город не уничтожать, но дать острастку низовому люду. С простонародьем он часто заигрывал, но не доверял ему, особенно после того, как посадские люди в Стокгольме выдали мятежным боярам короля Эрика. Кроме того, отправив в свою казну громадные новгородские богатства, следовало подумать и об опричной армии, которой до сей поры грабить в свой карман не дозволялось. Пусть поживятся ребята...

На завтра был торговый день. Привыкшие к тому, что их не трогают, торговцы и мастеровые выложили свой товар на продажу. Появившиеся на Торгу ватаги опричников никого не насторожили, все знали царёв указ торговать свободно. И когда первый опричник, скинув свой треух, взял с прилавка дорогую меховую шапку, ничего не подозревающий скорняк стал ему помогать. Но вместо денег опричник расплатился тычком в зубы. На крик скорняка истошным воплем отозвались другие ограбленные. Начался повальный грабёж. Оружейника, не отдававшего панцирь чудесной работы, зарубили на месте. Спасая товар, торговцы пытались закрыть лавки, но их взламывали, сопротивлявшихся убивали. Тем временем другие оравы опричников хлынули в ремесленные и торговые слободы. Врывались в дома, избивая хозяев, требовали денег. Грузили на подводы всё ценное. Выходя из ограбленных домов, кидали на сеновалы зажжённую лучину. Сухое сено занималось мгновенно, горящие ошмётки летели на ревущую скотину, заполошно кричали бабы.

А на Торгу свирепствовал Малюта.

— Круши! — исступлённо заорал он, и, вооружась секирой, первым кинулся громить торговые ряды. Словно спущенная с цепи свора опричники бросилась за ним, в каком-то диком упоении разбивая всё подряд — лавки, торговые ряды, прилавки с развешенным товаром, узорчатые наличники, резные столбы, двери и окна — и чем искусней, чем тоньше были сделаны попадавшаяся им под руку вещи, тем яростнее они уничтожались.

Посадский люд оцепенело смотрел на то, как уничтожаются плоды многолетних трудов. Сопротивление опричники встретили только на Пробойной улице. Дюжие оружейники во главе с уличанским старостой Демидом убили пятерых, но налетели конные и посекли оружейников саблями. В отместку Малюта велел запалить Пробойную с обоих концов, не давая тушить огонь.

В тот же день царь отправил отряд опричников во главе с Зайцевым громить торговые склады новгородских купцов в Нарве. Приехав в Нарву, Зайцев приказал отделить немецкие товары от новгородских. Немецкие не тронули, зато новгородские уничтожили подчистую. Развели огромные костры из первосортного льна и пеньки, скидали в них многолетние запасы товаров, затопили улицы Нарвы реками расплавленного воска. Новгородских торговых людей переловили и казнили на городской площади всех до единого.

Шёл уже второй месяц с начала бойни. Город становился всё безлюднее, уцелевшие жители прятались по домам. Прежняя городская власть была перебита, новая опричная занималась лишь грабежами и казнями. Город одряхлел, скукожился, махнул на себя рукой и перестал работать, как человек, заведомо знающий, что жить ему осталось совсем недолго. Мастеровой люд, лишившись заказов, сидел впроголодь. Изувеченный Торг пробавлялся мелочной торговлей. Улицы заросли сугробами. По ночам на площадях перестали зажигать плошки, и с наступлением темноты всё погружалось во мрак. Тоскливо выли оставшиеся без хозяев сторожевые псы. Одичалые собаки стаями бегали по городу, нападая на людей. Город напоминал сад с изгрызенными мышами корнями, деревья ещё стоят, но они уже мертвы, ткнёшь пальцем — упадут.