— Боюсь, что не богато, — скупо ответил он на вопрос и сокрушенно вздохнул.

Фадеичев резко повернулся и уперся локтем в спинку сиденья. Взгляд его неотступно следил за лицом собеседника.

— Выкладывай, — приказал коротко.

— Да вы, наверное, уже знаете, — как бы нехотя сказал Похвистнев. — Я думаю, Нежный успел доложить вам, что произошло. Он вчера уговаривал меня, требовал уступок и все такое. На ваше мнение ссылался.

Похвистнев сделал хорошо рассчитанную паузу, но Фадеичев ничего ему не сказал, только продолжал буравить темными глазами, понуждая к продолжению разговора.

— Я вам никогда не говорил подробно. А сейчас такая ситуация… В общем, у нас не столько борьба за хлеб, сколько борьба друг с другом. И давно. Мой агроном закусил удила, Павел Николаевич, он все делает по-своему. К сожалению, не так, как требуется для большого хлеба.

— И много ему удалось сделать по-своему? — с легкой насмешкой спросил Фадеичев, не особенно веря последним словам директора. Кто-кто, а Похвистнев умеет действовать круто.

— Ну, не так чтобы много, однако нервы портит.

— А планы? Планы твои — тоже портит?

— Да, представьте себе, тоже, — довольно резко ответил директор.

— Например?

— Примеров много. Этой весной я дал указание распахать луговину у реки, там оставался кусок целинной поймы гектаров под семьдесят, хотел для резерва овес или ячмень посеять. Признаюсь, не проверил вовремя, и вот мой агроном нарочно затянул пахоту, а когда я хватился, было уже поздно. Не посеяли. Луг, конечно, остался, траву берем, а полтораста тонн зерна как корова языком слизнула.

— Еще? — Фадеичев нахмурился. Сидеть боком и смотреть назад ему было неловко, и он на какое-то мгновение отвернулся, чтобы дать отдых затекшей шее. Или, может быть, печень заболела. От таких известий заболит!

Директор как будто обрадовался, что можно говорить, не видя перед собой испытующих глаз, и быстро, в несвойственной ему манере, продолжал:

— Понимаете, все у него смещено в сторону от главного. С трудом мне удалось засеять два поля на Пинском бугре яровым ячменем, семена были. Ну а Поликарпов требовал пустить бугор под многолетние травы. До откровенного скандала дошло. Он, видите ли, задумал капитальный ремонт пашни на бугре. Или вот: самовольно отвел пятнадцать гектаров поливного клевера под семенники и нарушил тем самым кормовой баланс хозяйства. Посеял на половине шестого поля ячмень широкорядно, чтобы подсевать травы, хотя заведомо знал, что снижает урожай ячменя. Выдвинул довод: размножить новый сорт, вроде широкорядное зерно лучше! Мы затянули зябь до декабря, знаете почему? Категорически запретил пахать вдоль склона. Только фигурным способом, по горизонталям. Ну, производительность, естественно, упала, трактористы заговорили о расчете, пока увязывали да спорили, время ушло.

— В этом еще надо разобраться, — сказал вдруг Фадеичев. — Тут он, несомненно, прав. На склонах — ты сам должен понимать.

— Возможно. Но ведь когда без подготовки, без разъяснений… Да что говорить, Павел Николаевич, если создается подобная обстановка, руки опускаются. Разброд. Вместо того чтобы бить в одну цель, выращивать больше зерна и вообще продукции, мы тратим энергию на пререкания, создаем нервную обстановку в коллективе. Вот почему я и боюсь ответить вам насчет большого хлеба — будет он или не будет в этом году. Не уверен, понимаете?

— Слушай, — Фадеичев опять повернулся к директору. — А в партийной организации вы обсуждали эти самые ошибки агронома? Как реагируют коммунисты? За кого они?

Директор с досадой махнул рукой:

— Вот Емельянович может ответить, он присутствовал, когда разбирали ход выполнения плана.

Но шофер как-то очень решительно поджал губы и весь обратился во внимание. За рулем… В общем, перемолчал. Директор подождал немного и вынужден был заговорить о собрании сам:

— Там всё свалили в кучу. Так запутали, что никто толком не знал, как выбраться. Никакой резолюции не приняли, а наговорили семь коробов.

— Значит, у твоего агронома есть единомышленники?

— Как вам сказать? Всегда находятся любители поиграть в охранителей природы. Знают, что у нас с ним нет согласия, ну и готовы царапать руководителя, пошуметь с серьезным видом.

— Почему не пригласили на собрание меня или начальника сельхозуправления?

— Собрание неплановое. Вы были в отъезде, о Владимире Петровиче я как-то не подумал, да и вообще хотели справиться без помощи района. Внутренний вопрос.

— Внутренний? Теперь иначе думаешь?

— И теперь, полагаю, справимся. Но должен и вас поставить в известность, прежде чем получить «добро» в тресте.

В машине помолчали. Потом Фадеичев спросил:

— Ну, а как же ты все-таки найдешь общий язык с агрономом? На какой основе? — Похоже, секретарь все-таки понял, что директору не легко, что он ищет поддержки, нуждается в ней. Для того и разговор затеял. Спросил, повернулся и опять впился темными глазами в лицо Похвистневу. Глаза его выражали не любопытство, не осуждение, а ожидание. — Вопросы технологии земледелия — это компетенция агронома. Может быть, ты согласишься с Поликарповым?

— Ни в коем случае, Павел Николаевич! Согласиться — значит заведомо не выполнить нынешний план производства зерна, поставить под удар выполнение районных обязательств, столкнуть хозяйство с экономически оправданного пути. Какой может быть разговор? Я уже не первый год терпеливо и настойчиво разъясняю ему заблуждение. Когда это не помогло, пришлось взять под контроль все распоряжения агронома. Теперь управляющие отделениями согласовывают текущие работы лично со мной. На днях я дал понять Поликарпову, что ошибочные действия в дальнейшем могут привести к крайним мерам.

— Думаешь распрощаться с ним?

Похвистнев чуть заметно поднял плечи.

— Он сам принес заявление об увольнении.

— Вот как! — Брови на крутом лбу Фадеичева поднялись. Удивительно! Чтобы Поликарпов так легко сдался? После нескольких лет борьбы? Неужели секретарю не удалось до конца понять агронома, неужели Поликарпов такой слабенький человек?

— Да, принес, — глуховато продолжал директор. — Я не стал спешить, думал обговорить это с вами. А пока я размышлял, вдруг является Поликарпов и с этаким мальчишеским гонорком требует свое заявление назад. Схватил со стола и на моих глазах порвал. В клочья! Демонстративно, понимаете?

— Порвал? — Фадеичев вдруг хмыкнул.

— И сказал, что не уйдет из совхоза, что будет продолжать свою линию, несмотря ни на что. В общем, я его не убедил. Не перевоспитал.

— Вот сукин кот, а? — Фадеичев глянул на шофера, как бы приглашая и его разделить с ним веселое удивление, но Иван Емельянович даже бровью не повел. Его дело баранку крутить.

Наступило долгое молчание. Ситуация из ряда вон выходящая. Фадеичев пытался понять и объяснить поступок агронома. Молодое упрямство? Вера в истину или?.. Директору показалось, что Фадеичев одобряет поступок Поликарпова. Он нахмурился. Неожиданно секретарь сказал:

— Все это крайне интересно. И сложно. Но об этом — в другой раз. Как же все-таки с хлебом, Василий Дмитриевич? Мы можем рассчитывать на тебя в этом году или не можем? Району необходимо знать, чтобы не ошибиться в расчетах.

— Если мне не будут мешать, то хлеб будет, — не задумываясь ответил директор, и Фадеичев понял, что тут «или — или». Как бы секретарь райкома ни симпатизировал Поликарпову, оставлять его рядом с Похвистневым, пожалуй, рискованно. Не сработались, а пострадает план, авторитет руководителей райкома.

И Фадеичев задумался. А почему не сработались? Просто неприязнь друг к другу? Разные характеры? Если бы только это! Тогда все очень просто. Раскланяются — и в разные стороны. Снова полный порядок. Но борьба в Долинском совхозе идет из-за земли, агроном ощущает явную неприязнь не к личности директора, а к позиции Похвистнева — к его желанию жить только нынешним днем, не смотреть в будущее. Позиция явно опасная для общества. Согласиться с директором — значит согласиться с этой позицией. Абсурд! Теперь, после решения о новом развитии Нечерноземья, когда все планы строятся с заглядом на десять, двадцать лет вперед… Конечно, никакой катастрофы еще нет, время терпит, для пользы района можно и помочь Похвистневу, расчистить атмосферу, добиться скорейшей мелиорации, которая закроет грехи директорской позиции. Все это так, но…