— Скажет, кто не понимает. Они ж безвредные. Отцветут, и нету. Не осот и не лебеда. Такое разнотравье — к урожаю. Дожди прошли вовремя, вот и повылезали.
— Доказывай потом, — пробурчал директор.
Неожиданно Фадеичев дотронулся до руки шофера и сказал:
— Притормози, стань на обочину.
«Волга» вильнула вправо и замерла. Фадеичев, а за ним и директор вышли из машины. Их обдуло легким, теплым ветром, напоенным ароматом свежей зелени и цветов. Небо, заваленное облаками, обещало дожди, и этот дождь сейчас был бы очень кстати. Налив начался. Хлеб ждал дождей. Фадеичев тяжело и неловко перепрыгнул придорожную канаву и вошел в ржаное поле. Директор все еще топтался у машины, но шофер вдруг тоже пошел за секретарем, как-то очень ласково сгреб в ладони серо-зеленые колосья, сжал их в букет и улыбнулся. Хорошее жито, ласковое.
Фадеичев стоял спиной к дороге и смотрел вдаль, где густо-зеленая лесополоса над рожью прочерчивала границу поля и уходила вниз, а поверх ее открывалась даль голубовато-зеленого цвета, ровная, спокойная даль. Это лежала, сколь видел глаз, холмистая Средне-Русская возвышенность, вся распаханная, столкнувшая леса в речные долины, полная добра и всех кормящая мать. Ровные квадраты полей, перечерченные негустыми, прерывистыми лесополосами, являли собой разные оттенки зелени — от густого, свекольного, до сероватого, хлебного. Ярко-голубые пятна цветущего льна еще больше украшали холмы. И так величаво было это пространство, так наполнено воздухом, цветом, так насыщено хлебом, рядками картофеля, травами, льном, что сразу же вызывало особенную гордую мысль о труде крестьянина, тысячи раз прошедшего здесь вдоль и поперек с тех пор, как дикое поле стало постепенно вот таким кладом добра, скатертью-самобранкой, кормящей род людской.
Не было на этой южной границе Нечерноземья ни густых лесов, ни ровнехонького степного раздолья, ни могучих рек. Округлые, доверху распаханные холмы, небольшие перелески да узкие извилистые речушки, перегороженные кое-где плотинами, за которыми голубели разливы воды. Земля дремала в тепле и неге, жила и подымала зеленую щетину хлебов, обещая новый урожай, из-за которого и жили здесь деревеньки, села и города.
Шофер и Похвистнев подошли ближе к Фадеичеву.
— Вот это поле центнеров на двадцать вытянет? — спросил Фадеичев, не оборачиваясь.
— Верных двадцать восемь, а то и тридцать, — сказал шофер. — По занятому пару посеяно, вика тут в прошлом годе была. Колосков-то, поди, четыреста на метре, а то и все пятьсот. Лишь бы не положило дождями да налилось хорошо.
Густые брови Фадеичева поднялись. Он с любопытством посмотрел на шофера, знающего хлеборобский расчет.
— Иван Емельянович из комбайнеров, — быстро оказал директор. — Лет пятнадцать штурвалил. Так, Емельянович?
Шофер кивнул, но больше рта не открывал.
— Самая лучшая школа, когда человек в поле поработает, — продолжал Похвистнев. — Куда там институт! Некоторые после института не больно видят факты, как они есть, все по теории, с книжек. А как оботрется в хозяйстве годков десять, так разуметь начинает, если к тому времени не учудит что-нибудь этакое…
В глубоких глазах Фадеичева мелькнула усмешка. Сразу понял, куда клонит Похвистнев. Но не стал ни расспрашивать, ни уточнять. Другая, более серьезная мысль, навеянная картиной поля, не оставляла его. Повременив, он раздумчиво произнес:
— Пусть по двадцать пять вкруговую, и то хорошо. Тогда вытащим план. И недобор в Заречье перекроем. Так, Василий Дмитриевич?
— Мне не привыкать помогать бедненьким, — с какой-то обидной интонацией отозвался Похвистнев. — Они давно на чужом горбу, стали принимать как должное. Даже спасибо не скажут. Я в прошлом году семьсот тонн отвалил сверх плана, а когда минералку у зареченских хотел забрать, так побежали к вам в жилетку плакаться.
— Ну, тебе-то, дорогой мой, сетовать негоже. За свои тонны ты не обижен. А вообще запомни: когда дело идет о чести района, все остальное — на второй план.
— Усвоил, — угрюмо сказал Похвистнев и замолчал.
Они пошли к машине, уселись, молча поехали.
Фадеичев мог бы напомнить директору, что его никогда не обходили наградами и поощрениями. Главное значение имели те самые сверхплановые тонны, при помощи которых район не раз выполнял план продажи хлеба, даже если далеко не все хозяйства оказывались на высоте. Почти в каждом районе есть такие слабые, как у них, в Заречье. И земля похуже, и скота поменьше. Естественно, при распределении плана — кому и сколько продать — в исполкоме хитрят, стараются «подсунуть» передовикам побольше, а отстающим поменьше. И все равно такие хозяйства нередко подводят район. Если бы не помощь вот таких людей, как Похвистнев, район сидел бы и сидел в должниках.
Секретарь райкома мог смириться с чем угодно, но только не с ролью бедного должника. Обязательства района, как и честь района, были для него наиглавнейшими задачами в течение всего года, всех тринадцати годов, проведенных на этом посту. Когда план оказывался под угрозой, Фадеичева просто не узнавали — таким делался жестким, непреклонным. Он и всех руководителей хозяйств приучил к святому исполнению долга и работу их оценивал по главному пункту. Мог закрыть глаза на многое неприглядное, в чем-то промахнуться, где-то недосмотреть, но только не здесь. Первая заповедь — выполнить планы продажи хлеба и другой продукции.
С этой позиции Похвистнев оценивался в райкоме по высокому баллу. Неустойка с урожаем в последние годы случалась все чаще, а разобраться, в чем тут дело, не было времени. А может быть, и знаний, даже охоты. Пройдет… Вместо анализа причин начинались нуднейшие переговоры с представителями сильных колхозов и совхозов, которые конечно же не хотели урезать свой зерновой фонд по кормам и оплате из-за того, что какой-то там Иван Иванович не сумел вывезти сотню-другую тонн в счет обязательства и плана. Но Похвистнев обыкновенно вел себя иначе. У него находилось зерно. Он выручал. Как, почему — это второе дело. Главное — выручал.
Фадеичев, в общем-то, знал поля Долинского совхоза, не мог не замечать на них неладное. Что-то подсказывал вежливый районный агроном. Что-то говорили работники совхоза на партийных собраниях, но нерешительно и всякий раз с оглядкой на директора. Ясности, в общем, не было. Секретарь тоже не слишком настойчиво выговаривал Похвистневу и за травы, которых становилось все меньше, и за невывезенный навоз, и за живые, все более растущие овраги по склонам, строже и резче он не мог, потому что у Похвистнева на все это находился один ответ, подкрашенный непробиваемой логикой: зерно, зерно. И Фадеичев откладывал решение тревожащих проблем с года на год, считая, что дело еще терпит и поправить положение никогда не поздно.
Фразу о «теоретиках» и «книжниках» Фадеичев безошибочно отнес к агроному Поликарпову. Когда не ладят два руководителя в одном хозяйстве, хорошего, конечно, мало, и для пользы дела их лучше всего развести. Но это означает поддержку взглядов одного, порицание мысли другого, кто уходит. Директор совхоза не раз намекал на всякие неприятности, чинимые агрономом, но резко не ставил вопроса о замене и, вероятно, поэтому не сумел вызвать должного понимания. А может, просто не хотел показаться слабым, надеялся справиться со строптивым человеком без помощи района. Агроном вообще не заводил подобного разговора, хотя секретарю случалось беседовать и с Поликарповым, который, в общем-то, ему нравился. Фадеичев надеялся, что они помирятся, «притрутся» друг к другу. Один в чем-то уступит, другой пойдет навстречу, и все стычки исчезнут.
Машина бежала по гладкой дороге, пассажиры и шофер молчали.
Вдруг Фадеичев, все так же не оборачиваясь, громко спросил:
— Ты в нынешнем году на хороший хлеб рассчитываешь или только план соберешь?
Похвистнев замялся. Он уже прикинул, что урожай будет на уровне прошлогоднего, не выдающийся, но и не хуже, чем у других. Проехал — оценил. У него, как всегда, были сотни полторы гектаров сверх плана, «заначка», которая числилась как посев на зеленый корм. В общем, хлеба он ожидал больше плана, но директор не торопился обнародовать свое мнение, ему захотелось показать секретарю, что уверенность в успехе достается не без трудов — ой, не без трудов! — и если уж обещать, то и получить что-то взамен. Ему не понравилось, что секретарь сделал вид, что не понял прозрачного намека. Может быть, время прямо выложить все о своенравном агрономе и связать выполнение плана с действиями Поликарпова в один узел? После вчерашнего шумного происшествия с заявлением он окончательно понял, что его главный агроном без борьбы своих позиций не сдаст. Он — тоже. Значит, надо готовиться к борьбе. Не лучше ли сразу?..
