О своем доме он думал не без гордости, но как-то урывками. Вот закончатся полевые работы… И сразу перед ним почему-то возникал один и тот же образ: свежепахнущая смолой чистая доска и узоры по этой доске, которые он выпилит для карниза, для наличников, чтобы деревянные цветы и ягоды на них заменили в долгие зимние дни красоту живых цветов под окнами. Мечта о красивом в своем доме жила неувядаемо. Чесались руки скорей заняться всем этим, хотя и понимал, что до того ему предстояло еще много обязательного с простым ремонтом. Марина должна войти с малышом в уже красивый, теплый и светлый дом!
Как-то враз, с обескураживающей неожиданностью закончилась уборка картофеля. Уехали чужие машины и люди. В Лужках остались только свои, и они с облегчением глянули друг на друга. Соседи. Близкие. Заметнее стала совсем было затерявшаяся в многолюдстве Настёна. Дед Силантий по-хозяйски заходил у навесов, принюхивался к вентиляторным пучкам из веток, что торчали на буртах, — не пахнет ли, не тепло ли той картошке? Потифор Кириллович с иконоликой Ольгой молчком ходили от стада домой и обратно. Слышнее запели по тихим утрам петухи, их к осени подросло множество, а увозить на этот раз было некому. Замычали коровы и подросшие, отяжелевшие бычки. Соседи стали собираться «на разговоры» у савинского крыльца или возле Митиных окон, где стояла отполированная бесчисленными юбками и штанами скамейка. Тут шел разговор о бесконечных жизненных делах — о дровах, которые надо готовить в лесу, о посадке лип или чего там? — по лужковской улице, о поездке за холодильниками и новыми лекарствами, рассказ о которых по телевизору запомнился, о бычках, — пора бы и отправлять их, вон как округлились, да и малых бычков можно завозить на откорм, благо кормов всяких наготовили предостаточно.
Когда женщины оставались одни, тут же принимались гадать, когда Марине выйдет срок и кого бог ей даст, по всему похоже, что девочку. Ну и хорошо, что девочку! И тут разгорался спор, приводились доводы, один убедительней другого. Ленушка краснела при этих разговорах и опускала глаза. Знали, что и ей тоже, пусть и не скоро… Матрена Павловна вздыхала и отсылала дочку домой. Незачем ей все это пока. Настёна тоже вздыхала и, сцепив руки под грудью, заводила разговор о сепараторе, который так и не могла достать, кого только не упрашивала. Вот и у Матрены Павловны корова появилась, вся нагрузка на один савинский сепаратор.
Уже вовсю сыпался лист с кленов и дубов, ясени стояли голыми и беззащитностью своей вызывали жгучее желание укутать их чем-нибудь. Вода в Глазомойке отяжелела и стала на удивление прозрачной, как слеза ребенка. Тишина стыла над полями и лугами. Озимь покрыла поля, рожь вышла крепенькой и обещала добро. Редкие грачи ходили по зяби, деловито рылись в стынущей земле. Митя просыпался теперь несколько позже обычного. Трактор гремел только на одном поле, где Вася перепахивал картофельник. Все лужковские мужики перестали наконец бегать с озабоченными лицами и как-то незаметно для себя сменили шуструю пробежку на степенный шаг.
По утрам над семью избами подымался белый дымок, и на улице пахло березовым духом. Два дома стояли холодными: Савина-младшего и крайний, который ничей. Хозяйки перешли от летних кухонь к русским печам. В сенях, во дворах сушились вязки из луковиц и застарелого укропа. Пахло хреном и чесноком. Стучали в корытах резаками — солили капусту, бегали друг к другу советоваться, какие яблоки класть в бочку и сколько. И хороша ли будет в этом году морковь, если хранить ее без песка.
Скоро Вася пересел на колесный МТЗ и стал пахать опустевшие к этому дню огороды. Тут требовалась ювелирная техника, он упражнялся как мог, стараясь выпахать углы и закоулки, чтобы меньше копать лопатами. К счастью, у него это получалось.
Где-то в начале октября на попутной машине, которая отвезла последних бычков, в выселки приехали две женщины из правления, бухгалтер и плановик. Они пошли к Мите. Ленушка приняла их, усадила пить чай. После чая они приняли от звеньевого его картоночки с записями рабочих дней по месяцам и стали считать заработки каждого.
— Сколько же в этом году у нас «диких» побывало? — Митя называл этим курортным словом шефов и всех, кто работал со стороны.
— Много, Дмитрий Игнатьевич, — сказала плановик. — Более прошлогоднего чуть не вдвое. Порядочно пятерок мы у тебя вычтем, не обессудь. До двух тысяч рубликов.
— Ну и ладно. Зато мы против того года и урожая вдвое больше получили.
— Да уж и вам останется, — почему-то недовольно пробурчала бухгалтерша. Она всегда обижалась, когда приходилось выплачивать много денег.
Гости познакомились со всеми записями. Еще до их приезда Митя сказал каждому члену звена, сколько у того или другого рабочих дней. Споров не было, точность Митину знали. Тут же по этим записям и деньги выдали, не за весь год, а за три, что ли, летних месяца. Пятерка в день, основная зарплата. Вышло не много. У кого четыреста, у кого триста рублей. Лиза с мамой, Катерина Григорьевна и Ленушка, выходившие от случая к случаю, получили по полтораста. Тоже деньги.
— Зато уж премию в конце года вы огребете, — не удержалась бухгалтерша. — Мы прикидывали. За одну картошку звену тысяч двадцать причитается. А еще зерно, мясо, корма. Богато заживете!
Женщины прихватили в Лужки и почту. В районной газете крупно и торжественно писали о выполнении районом плана по зерну и картофелю, а ниже, после скромного «вместе с тем», — о неполной заготовке кормов и низком их качестве. В областной все еще сверкали молнии в адрес «отдельных» районов и хозяйств, где затягивают пахоту зяби и не полностью оценили значение органических удобрений. Но статьи уже шли без того эмоционального заряда, который был летом и осенью. Словно забота о земле заканчивалась вместе с уборкой урожая.
Зина отвезла Бориса и Глеба к матери в Кудрино, где уже жила Катенька, и, вернувшись, вдруг загорелась ехать с Архипом в Поповку. Он заупрямился:
— Чего тебе там?
— А тебе? — не менее наступательно отрезала она.
— Я печку не доложил. Одна мужицкая работа.
— Помогу тебе на мужицкой работе. Жена все же.
— Сам обойдусь, — буркнул он.
Тогда Зина сделала руки в боки и, прищурившись, запела:
— Уж нет ли у тебя в той Поповке какой-нибудь крали, Архипушка? Больно упрямо ты отговариваешь!..
— Кикимору болотную присушил…
— Ну и как она? Половчей меня, поди?
— Да ладно, взялась за свое! Поезжай. Спать там не на чем.
— Возьмем отсюдова, как положено. Дача, она и есть дача. Со всеми неудобствами, окромя природы.
Нагрузила она всякого-разного полну телегу. И керосин с лампой не забыла, отыскала на чердаке, ведь ламповое стекло теперь не купишь, поскольку деревни у нас в основном электрифицированы. А где нет электричества, их и за деревни можно не считать. Чтоб не мешали статистике.
Река Званя в затишке у берегов уже ледком прозрачным взялась, воды совсем мало, за три месяца три малых дождика вылилось, видать, после летней воды никаких запасов в облаках не осталось. Так что переезжали реку легко, только на тот берег телегу подталкивали, коняке не под силу. Ну, а как выбрались, там уже краем леса хоть песни пой, дорога по окрепшему песку как по асфальту.
Поповка издали пугала чернотой стен и могильными провалами окошек. Зина даже сжалась, когда подумала, как можно жить в лесной глухомани да слушать печальные совиные крики. Но когда пригляделась, ничего особенного. Архипов дом на высоком фундаменте стоял крепко, двери-окна были, даже замок врезан, муженек расстарался. И печка была, это он для отвода грешил, будто неисправна. И кровать на месте, сено в матраце. Столик само собой. Ну, и чистота — это уж ее забота. Наведет и чистоту, раз приехала.
Зина принялась раскладывать добро, затопила загнетку, обед наладила. И сама удивилась: чего это она устраивается здесь, когда и в Лужках привольно? Ее муженек топором тюкал во дворе, ворота подправлял, а зачем ему ворота, коль скотины тут никакой, ихняя Пеструха под руки Настёны на эти дни передана. Настёна мастерица, она и творогу, и сметаны наделает, хоть на базар потом вези.
