Сушилка работала на тихом ходу, из ее утробы выкатывалась струя сухого, горячего на ощупь воздуха.

С поля вдруг прилетел тонкий голосок сирены. Шофера так и подбросило. Он сиганул в кабину, дал газу, прошел тараном через воду, но на той стороне забуксовал. Взвыл мотор, из-под колес полетели ошметки грязи. Вырвался и уже на первой скорости пошел берегом Звани к зовущему комбайну. Второй еще стоял.

Привычно и метко подрулив под шнек, шофер с любопытством вытянулся с подножки кабины. Ну, вывалят сейчас зеленую кашу!..

К его удивлению, в кузов полилось довольно чистое зерно. Оно не шелестело приятной для уха сухостью, как бывает в настоящее лето. Но зелени среди зерна угадывалось ее так уж много. И только внимательно посмотрев на высокую, до колесных осей, стерню с такой же высокой травой, парень понял хитроумного Митю. Тот уже озабоченно выключил шнек, уселся и тронулся дальше, а шофер спрыгнул с подножки и пошел следом, как раз по буроватой и редкой полосе обмолоченной соломы. Она лежала с половой поверх стерни.

В этой стерне кое-где оставались колосья, те, что слишком уж прилегли к земле. Потери, конечно. И наблюдательный парень понял: комбайнер пошел на потери сознательно. Лучше потерять два-три центнера на гектаре и взять двадцать чистого зерна, чем смешать все двадцать три в хлипкую кашу, которую комбайн не промолотит, а сушилка не просушит. Понял и тут же хмыкнул: поймет ли такой ход начальство?..

Вернувшись на ток и поставив самосвал, как приказывал механик — против ковшей погрузчика, шофер глянул в сторону Лужков. С бугра спускалось несколько женщин, все одетые по-рабочему, оживленно веселые. На ток, работать.

Загудел подъемник, зерно тяжелым ворохом вывалилось на пол. Не дожидаясь зовущего голоса сирены, водитель поехал к комбайну. Еще издали увидел: на делянку потянулся и второй комбайн. Теперь будет ему работы…

Удивительно, как просто и хорошо началось! На первой скорости, можно сказать — куриным шагом, комбайны обошли краем все поле. Зерно вымолачивалось прилично, самосвалу указали два места, где он может забирать зерно от обеих машин, чтобы меньше топтать сочнозеленую стерню. Около Мити и Вени стояли Архип и Вася. Сменщики. Часто они сходили вниз, чтобы счистить ножи хедера и делитель от липкого осота и посмотреть, много ли невымолоченных колосьев в соломе. Были такие, все-таки поле влажное, но ничего другого сделать они не могли. Разве что стоять и ждать у моря погоды? А если долгий дождь? Словом, моторы ревели, молотилки с трудом прорабатывали ворох. Попробовали было прибавить скорость. Не получилось, колеса плохо шли, еще глубже продавливали мягкую землю, и тогда молотилка захлебывалась.

Митя уже дважды усаживал своего сменщика за руль, подсказывал, как держать хедер. У него от напряжения болели и руки, и глаза. Вася нервничал за рулем, стерня позади оставалась волнистой, как зыбь морская. У Архипа шло лучше. Поопытней да и посильней Васи. И собственная гордость заговорила: хотел реабилитировать себя за «огрех» в Поповке.

Работали дотемна. И скосили, по прикидке Мити, около десяти гектаров. Неплохо. С поля ехали в кузове самосвала, на зерне. И все время пересыпали из ладони в ладонь ржаные зерна. Крупные, полные, но мягкие, легко перекусываются на зуб. Спелые, в общем. А это самое главное. Значит, вовремя начали.

На току при ярком свете фонарей вороха казались огромными. Частично зерно уже успели высушить и затарить в мешки. Готовое для отправки зерно на зубах похрустывало. Такое можно хранить. Хлеб родился! Хлеб пошел! Несмотря на дождь! Высокие голоса женщин перебивали гудение сушилки и транспортеров. Пришли все, даже Марина. И Матрена Павловна с дочкой Лизой. Как говорится, вся деревня.

— Ночью тебе придется работать, — Митя положил руку на плечо машиниста. — Ворох быстро согревается, весь надо обработать.

— Я что? Я буду. А вот бабы… У одних детишки, у других коровы недоены…

— Попеременки сработают.

Приехал Михаил Иларионович. Еще от плотины он увидел яркий свет на току. Орлик потянул было к дому, но Савин завернул его левей и прямо на ток. Увидев гору зерна, он испуганно шагнул к горе. Первое зерно нового урожая. Сырое зерно. И такие вороха успели… Сырое? Он сунул руку по локоть. Нет, холодное. Набрал горсть из мешков. Это вовсе сухое. И с горечью вспомнил, что они так и не смогли построить в Лужках даже небольшое хранилище для семян. Опять возить в Кудрино, а через три-четыре недели — назад, к сеялкам.

— Сколько тут, Митя? — спросил он, кивнув на зерно.

— Кто его знает. Гектаров десять скосили.

— На ночь глядя… — Савин все-таки боялся за сырые вороха.

— За ночь разберем и высушим. Вон нас теперь сколько! Это не в прошлом годе, когда трое вкалывали.

Домой отпустили только Марину, Лизу и Настёну. Другие сбегали подоить коров и наскоро поесть. Работали, не разгибаясь. Темного времени в этом месяце немного, скоро и светать стало… Веня уходил поспать часа на три, Митя — и того меньше. Только на рассвете, когда с неба опять закапало, он тяжко вздохнул и уснул прямо на ворохе, поняв, что косить с утра не придется.

Архип тоже не уходил с тока. С Зиной он почти не разговаривал, она посматривала на мужа с едва заметной усмешкой, щурилась и, видимо, злилась, но горячий ужин все же принесла и села рядом, молча наблюдая, как он ест. Архип не подымал глаз от миски.

— С утра опять на комбайн? — спросила она.

— Папаша приказали ехать в Поповку. Под рожь пахать. Как речку на гусеничном перееду, не знаю. Да еще с плугом.

— Один поедешь?

— С Васей.

— А чего же молчал? Вам еду надо, постель и все другое. Ты уж больно сердитый, дружочек, дело твое, конечно, но о заботе такой жену предупреждать надо.

И, сердито поднявшись, пошла к дому.

Любой крестьянин в этих краях знал, как важно для озимых хлебов, чтобы пораньше вспахали поле, чтобы успело оно осесть за те считанные дни, когда подойдет срок посева. От зерна, какое оно придет к этому сроку, очень многое зависело. Свежие, только что убранные семена ржи еще спят, зародыш в них вроде недоношенного младенца, слаб и немощен. Быстро и аккуратно подсушенное и хотя бы две-три недели выдержанное на свежем воздухе, это зерно обретает зрелость и силу, хорошо прорастает в почве и уходит в зиму раскустившейся зеленью. Тогда ни морозы, ни бесснежье уже не страшны славной нашей культуре, десять веков кормящей едва ли не половину отечества.

Но если у крестьянина, агронома, председателя колхоза и было намерение оставить на семена зерно с первого намолота, то руководителям районов и областей с не меньшей страстью хотелось как можно скорей начать продажу хлеба, чтобы видеть свой район на первых строках уборочной сводки, убаюкать себя и вышестоящих похвальной оперативностью. На этом самом месте десятки лет шла и все еще идет упорнейшая схватка характеров. Часто в ней побеждает не разум, не опыт поколений, а волевое решение. Первое зерно под звуки марша увозят на элеватор. А сеют тем, которое только что из бункера. И собирают на другой год по восемь центнеров вместо двадцати с гектара. Короли на час. Вали на погоду!..

Савин, побывавший на Митином поле с утра, вернулся озабоченным. Потери увидел. Никуда не денешься. Но не потерь боялся агроном; с травой и соломой полегшие колосья так или иначе окажутся в кормах. Бычки слопают за зиму и солому, и колоски, словом, добро не пропадет. Боялся он проверки, которую район устраивает в первые дни жатвы, сурово и гласно наказывая за малейшие недостатки. Так сказать, для профилактики. Что, если нагрянет Куровской? Уж тогда он отыграется за поражение с гранулами. Да и Румянцев, поди, обрадуется: выговора им с Дьяконовым так и остались условными. Новый промах мог обернуться полновесным наказанием.

Мите он сказал, не объяснив причины:

— До полудня, пока сыро, ты запряги свой луговой комбайн и уложи все жнивье по скошенному. Валки подвялятся, тогда пустим пресс-подборщик. Прекрасный корм для стада, верно?