В памяти башкирского народа живет образ пугачевского «походного полковника» и бригадира, батыра и поэта Салавата Юлаева. Сильный, мужественный, отличный наездник, прекрасно владевший оружием, Салават Юлаев умел читать и писать «по-татарски». Его манифесты, повеления, наставления, увещевания и письма, наконец, его действия сыграли большую роль в организации вооруженной борьбы в Башкирии, формировании и вооружении отрядов восставших, в предупреждении национальной розни между русскими и башкирами, в объединении их действий.

После ранения под Осой Салават Юлаев вынужден был оставить Пугачева и вернуться в Башкирию для лечения. Но борьбу он не прекратил даже тогда, когда Пугачев был выдан царским властям. Более того, осенью 1774 г. Салават возглавил восстание башкир Сибирской дороги. Мужественный и непримиримый, он отверг предложение П. С. Потемкина прийти с повинной для того, чтобы заслужить прощение. В конце ноября он был схвачен, но и во время следствия не признал за собой какой-либо вины. Неоднократно наказанный кнутом, с выжженными на лбу и на щеках клеймами, с вырванными ноздрями Салават Юлаев вместе с отцом Юлаем Азналином был направлен на вечную каторгу в Рогервик (ныне город Палдиски Эстонской ССР), где и скончался.

«Главный российского и азиатского войска предводитель» и бригадир Иван Степанович Кузнецов, табынский казак, действовавший в районе Кунгура и Красноуфимска, автор замечательных увещеваний и наставлений, преисполненных народной мудрости и красноречия, с которыми он обращался к жителям и «главнокомандующим» Кунгура, также является одним из выдающихся полководцев Крестьянской войны. Его приказания, рапорты и наставления четки, ясны и преисполнены заботой о нуждах повстанцев, об общем народном деле.

Немаловажную роль в восстании Пугачева сыграл Максим Григорьевич Шигаев. Он являлся участником восстания 1772 г., сидел в тюрьме, но наказания избежал. Шигаев — главный «словесный судья», казначей и интендант. Он был фактическим руководителем Государственной военной коллегии восставших на первом этапе Крестьянской войны, несмотря на то, что возглавлял Военную. коллегию А. Витошнов. Шигаев был «всех замысловатее и любимее» у Пугачева, и тот нередко следовал его советам. Шигаев был при Пугачеве «первенствующая особа».

Таковы были руководители Крестьянской войны. Им были свойственны недостатки и слабости, ошибки и заблуждения, но «исторические заслуги судятся не по тому, чего не дали исторические деятели сравнительно с современными требованиями, а по тому, что они дали нового сравнительно с своими предшественниками»[81].

В представлении дворянских и буржуазных историков, за редчайшим исключением, восстание под предводительством Пугачева рассматривалось как бессмысленный и беспощадный мятеж, пронесшийся по Поволжью и Уралу, унесший множество жизней, уничтоживший материальные ценности и дорого обошедшийся самому крестьянству, которое за свое «буйство» заплатило большой кровью. Правительство и дворянство не простили восставшим, что они посмели встать под знамена «набеглого царя». «После дикой и страшной оргии началось столь же страшное похмелье». Так характеризовали Крестьянскую войну 1773–1775 гг. писавшие о ней дворянские и буржуазные историки, публицисты и писатели Н. Дубровин и Д. Анучин, П. Струве и С. Булгаков, Е. Салиас и Г. Данилевский. Такая оценка восстания Пугачева обусловливалась классовой позицией историков, их социальными симпатиями и антипатиями, их ненавистью к восставшему крестьянству и страхом перед ним.

Советские историки объективно и всесторонне осветили бурные и трагические события тех далеких лет, рассказали об историческом значении Крестьянской войны 1773–1775 гг. Непосредственным ее следствием была дворянская реакция. Репрессии по отношению ко многим тысячам повстанцев, деятельность Секретной комиссии, ликвидация волжского казачества, реакционные преобразования яицкого казачества, губернская реформа, жалованная грамота дворянству — все это характеризует политическую обстановку в стране после восстания Пугачева. Правительство прибегало не только к репрессиям, так как только этими мерами нельзя было восстановить «порядок» в стране. Имели место и некоторые изменения в области правительственной политики. Так, Крестьянская война 1773–1775 гг. побудила правительство предпринимать некоторые шаги на пути форсирования экономической политики. Оно идет навстречу «капиталистам», «первостатейным» крестьянам и помогает им «выбиться в люди», издав манифест от 17 марта 1775 г. и указ от 22 ноября 1779 г. об отмене монополий и о разрешении всем и каждому свободно заниматься промыслами, ремеслом и торговлей. Правительство обращалось ко всем беглым, предлагая возвратиться и обещая прощение. К такого же рода законодательным актам относится указ 1784 г. о поощрении развития промышленности, городовое положение 1785 г., разрешавшее «уездным обывателям», т. е. главным образом крестьянам, торговлю своими изделиями в городах.

Эти законодательные меры стимулировали развитие крестьянской промышленности, кустарных промыслов, отходничество, торговлю, что, несомненно, влияло на развитие производительных сил. Так правительство стремилось одновременно и создать в лице «капиталистах», «первостатейных», «прожиточных» крестьян опору себе и помещику в деревне, пополнить свою казну и повысить доходность дворянских поместий. В то же время положение помещичьих крепостных крестьян оставалось беспросветно тягостным, в нем ничего не изменилось. Режим «самовластия и неограниченной суровости» был несколько ослаблен лишь в отношении дворцовых, государственных и экономических крестьян, а также близких к ним однодворцев. Чтобы как-то удовлетворить потребности государственных крестьян в земле по закону 1778 г., была прекращена продажа свободных государственных земель. В течение 1783 г. были изданы два указа о наделении государственных крестьян и однодворцев минимумом земли.

Опасаясь новых выступлений различных категорий работных людей, правительство пошло на некоторые уступки и им. Манифестом от 31 марта 1775 г. правительство стало выдавать ссуды («вспоможения») жителям районов, охваченных восстанием, для восстановления «недвижимых имений» и дворов, в том числе мастеровым и работным людям Урала. Они стали получать плату за работу в праздники, хлеб по определенной норме и цене, рекрутчина заменилась взносом деньгами. Манифест 21 мая 1779 г. определил обязанности приписных, повысил оплату их труда.

Правительство и дворянство панически боялись повторения выступления крестьян. Осенью 1775 г. Екатерина II писала генерал-прокурору А. А. Вяземскому, что жестокость по отношению к крестьянам может вызвать «бунт всех крепостных деревень», положение «помещичьих крестьян таково критическое, что окромя тишиной и человеколюбивыми учреждениями ничем избегнуть невозможно… прошу быть весьма осторожну… дабы не ускорить… грозящую беду… если мы не согласимся на уменьшение жестокости… то против нашей воли сами оную (волю. — В. М.) возьмут рано или поздно».

Екатерина II — «философ на троне» и в то же время «казанская помещица» — «исторгала» эти признания, так как была основательно напугана. Размах народного возмущения, гиканье казацкой лавы, гром пугачевских пушек, огонь пожарищ дворянских усадеб, колокольный звон церквей, приветствующих «набеглого царя», сделали свое дело. Страх перед возможностью новой грозной «пугачевщины» постоянно висел дамокловым мечом над русским дворянством.

Историческое значение Крестьянской войны под предводительством Пугачева заключалось в том, что классовая борьба, и особенно такой ее взрыв, как восстание Пугачева, накапливала у крестьянина «горы ненависти, злобы и отчаянной решимости»[82]. Она «научила его ненавидеть барина и чиновника»[83], научила бороться за землю и волю, вспоминать о Разине и Пугачеве. Как ни старались «верхи» террором, преобразованиями государственного аппарата и армии заставить «низы» смириться, они не смирились. Крестьяне не забывали и не могли забыть, как некогда «гуляли» по Дону и Волге мятежные атаманы со своей «вольницей», как горели барские усадьбы, как добывались трудовым людом воля и «казацкая жизнь».