В 1702 г. Мариенбург был взят войсками Шереметева. Вместе с семьей Глюка попала в плен и Марта. От какого-то русского драгуна она досталась самому фельдмаршалу Шереметеву, у Шереметева ее отнял Меншиков, а у Меншикова — Петр.

В 1711 г. Марта Скавронская, превратившись в Екатерину, оставалась только фавориткой Петра. Но с течением времени «матка», как называл ее в своих письмах Петр, все больше и больше привязывала к себе, «хозяина», как именовала она Петра.

Необразованная, но от природы неглупая, вссслая и нетребовательная, ласковая и добрая, Екатерина была полной противоположностью Евдокии Лопухиной. Она вошла в жизнь мужа и жила его интересами. Его горести были ее горестями, его радость — ее радостью. В задушевной беседе Петр делился с ней всеми своими заботами, зная, что всегда найдет у нее горячий, дружеский отклик, ласку и утешение. Она жила его интересами и хотя не понимала многого из того, что делалось вокруг нее, но раз это делал «хозяин», «матка» ни в чем ему не перечила.

Вот почему Петр был так нежен в обращении с нею, называл ее «Катеринушкой, другом сердечным». Вот почему уже немолодой Петр шлет из Ревеля букет цветов, некогда посаженных ею, а она посылает ему за границу то бутылку «крепыша», то свежепросольных огурцов. Вот почему только Екатерина могла утешить Петра в горе и успокоить его в гневе.

В 1711 г., отправляясь в Прутский поход и беря с собой Екатерину, Петр перед домашними открыто назвал ее своей женой, а через год, в 1712 г., сочетался с ней браком. В 1724 г. Екатерина была коронована и стала именоваться императрицей.

К концу жизни Петра вопрос о престолонаследии был неясен. Сыновья Петра и Екатерины умерли в малолетстве. Анну Петровну выдали замуж за герцога Гольштинского. Елизавета Петровна была еще слишком молода. Коронация Екатерины как бы предсказывала, кого считает Петр своим наследником.

Могучий организм Петра, подорванный постоянными перенапряжением и излишествами, сдавал. Точил недуг. Чудовищные лекарства, которыми он сам себя лечил (вроде мокриц и червей), могли только ускорить его гибель.

Глубокой осенью 1724 г. Петр, по пояс в воде, помогал снимать солдат с севшего на мель бота и простудился. Смертельно больной, он еще участвовал в ассамблеях, присутствовал на свадьбе своего денщика, на родинах и крестинах. Но он был болен и не только телом, но и душой. Чувствовалась безмерная усталость. Все один и один. За всем следи, обо всем подумай, каждого проверь, а не проверишь — и лучший друг окажется казнокрадом, лихоимцем, себялюбцем. Петр все чаще и чаще опускал руки, становился вял, задумчив. Окружающие видели в глазах царя усталость и столь чуждое ему раньше безразличие ко всему, а подчас и тоску. Петр испытывал неудовлетворенность всем сделанным, чувствовал собственное бессилие и невозможность завершить осуществление своих обширных замыслов.

«Из меня познайте, какое бедное животное есть человек», — говорил он незадолго до смерти. Эти слова так не вязались с Петром былых дней, но они отражали его душевнее состояние.

С тоской смотрел он вокруг себя, ища преемника. Кто довершит начатое им дело? Кто поведет отечество по пути, им намеченному?

16 января Петр слег и больше не вставал. 27 января он потребовал бумаги. Ослабевшей рукой царь успел написать «Отдайте все…», но тут силы оставили его. Кому собирался он «отдать все», кого намерен был назначить своим наследником — осталось неизвестным.

В Петропавловском соборе при огромном стечении народа Феофан Прокопович произнес надгробное слово. Оно было кратко, но продолжалось около часа, так как все время прерывалось рыданиями. «Что се есть? До чего мы дожили, о, россияне! Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем», — говорил Феофан. «Но дела Петра будут жить, — продолжал он свою речь. — Оставил нас, но не нищих и убогих… Сделал (Россию. — В. М.) врагам страшною, страшна и будет; сделал на весь мир славною — славная и быти не перестанет».

Умер великий преобразователь, но Россия стояла в зените своей славы и могущества.

Петр ничем не походил на своих отца и деда — медлительных и нерешительных государей семнадцатого века. Мало походил он и на большинство своих современников.

Даже внешний облик Петра был необычен. Петр был почти трехаршинного роста, и в толпе самые высокие люди оказывались ему по плечо. Крупные черты его лица были красивы, но щека постоянно подергивалась тиком — след страшных стрелецких бунтов.

Петр обладал огромной физической силой. Ему ничего не стоило сломать подкову или согнуть в трубку серебряную тарелку. Движения его были резкие, угловатые.

Вечно он спешил. Ходил он быстро, на ходу размахивал руками. Чтобы поспевать за царем, его спутникам приходилось бежать.

Петр любил разъезжать. Повсюду, и в России, и в Европе он ездил в легкой маленькой двуколке. Он любил бешеную скачку. По ночам, не зажигая фонарей, он гнал лошадей во весь дух, вселяя ужас в сопровождавших его лиц.

Снимался с места царь легко, без сборов отправляясь даже в самые дальние поездки. У себя в «парадизе» он за день успевал побывать в различных концах города, и его двуколка усердно тарахтела по кочкам и булыжникам санкт-петербургских «першпектив».

Полжизни Петр провел в дороге: в маневрах, походах, поездках. Где только ни побывал он! В Азове, Дербенте, Архангельске, в германских государствах, в Австрии, Франции, Англии, Голландии появлялась его высокая фигура, раздавались торопливые шаги «царя россов».

Петр был необыкновенно трудолюбив, вечно занят. Беспокойная, нетерпеливая натура и деятельный ум Петра заставляли его заниматься множеством разнообразных дел одновременно.

Вставал царь рано, обычно в пять часов. Обедал в одиннадцать — двенадцать часов, затем отдыхал. Ложился поздно.

Петр работает. Исчеркав своим неровным, неразборчивым почерком проект нового закона, Петр откладывает его и берется за редактирование «Истории Свейской войны». Бросив перо, внимательно слушает гонца с далекого Урала от Демидова, и на лице его появляется довольная улыбка. Принимается за шутливое письмо к «матке» и выводит своим ужасным почерком: «Катеринушка, друг мой сердешненький». Утверждает чертежи нового корабля. Принимает чопорного и важного иноземного посла, с каждой минутой все сильнее раздражаясь его медлительностью и стремлением соблюсти все правила дипломатического церемониала Версаля и Сан-Суси в рабочем кабинете «царя московитов» с низеньким потолком, токарным станком и целой коллекцией топоров. Ушел посол, и Петр углубляется в чтение книги, но новый порыв — и вот уже государь стремительно несется в Адмиралтейство, где так приятно пахнет смолой и пеньковым канатом, где слышится милый его слуху стук топоров. Петр сам берется за топор и принимается за любимое дело — кораблестроение.

Петр любил физический труд и гордился этим. «Видишь, братец, я и царь, — говорил он Неплюеву, — да у меня на руках мозоли, а все оттого: показать вам пример и хоть бы под старость видеть мне достойных помощников и слуг отечеству».

Петр знал 14 ремесел. Ему привычно было держать в руках топор, пилу, долото. Петр мог легко выхватить из горна и положить на наковальню многопудовую раскаленную добела железную полосу, мог сам смастерить и спустить на воду шняву, мог выточить на токарном станке тончайшие узорные украшения паникадила:

Эту любовь Петра к труду запечатлел русский народ в своих исторических песнях. Недаром, вспоминая о пребывании Петра на Олонецких заводах, крестьяне и работные люди того края говорили: «Вот царь — так царь! Даром хлеб не ел, пуще бурлака работал».

Труд для Петра — не тягостная необходимость, а условие общественного и личного благоденствия. «Последую я слову божиему, бывшему к праотцу Адаму, трудимся, что чиним, не от нужды, но доброго ради приобретения», — писал Петр.