Страстно любя труд, Петр так же страстно любил веселиться.

Петровские забавы были грубые, варварские. «Сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор» пил и безобразил на всю столицу по специальному уставу, разработанному самим Петром с неменьшей серьезностью и тщательностью, чем какой-либо из его «прожектов».

Петр и его собутыльники забавлялись «диковинками», «монстрами», «куриозите» и «шутили» друг с другом так, что нередко от этих «шуток» люди заболевали и умирали.

Петр был весьма расположен к «посошнику» (носящему посох) князь-папы «неусыпаемой обители дураков» Стефану Медведю, носившему странное прозвище «Вытащи». Петр игрывал с ним в шахматы, возил с собой за границу. Это нисколько не мешало царю, когда «Вытащи» испустил дух, разбившись при падении с лестницы, участвовать во вскрытии его и с интересом «смотреть анатомии».

«Побоища с Ивашкой Хмельницким» (попойки) продолжались целыми днями, и после них иные из собутыльников Петра «богу душу отдавали». Сам Петр, однако, не был пьяницей, каким хотели представить его многие мемуаристы, историки и писатели.

Горячительные напитки не были непреодолимой потребностью Петра. Но как истый русский человек, широкая натура и хлебосол, он любил угостить в том смысле этого слова, которое вкладывалось в него в позапрошлый «осьмнадцатый» век, т. е. напоить до полусмерти, а иногда и до смерти. Петр заставлял гостей пить, а сам частенько уходил к себе и мирна почивал. Проснувшись, он совершенно трезвый снова шел к захмелевшим гостям и снова потчевал их из своих рук, да так, что самые крепкие не выдерживали.

Самое важное дело Петр умел сочетать с забавой, и переход от одного к другому совершался незаметно для Петра и его близких, хотя очень бросался в глаза людям «старомосковской» складки, чинным и важным, и иностранцам, привыкшим к церемониалу европейских дворов.

Петр не любил церемониала и формальностей, ненавидел пышность и чопорность. Самый могущественный и богатый монарх в Европе, он в личной жизни был менее взыскательным, чем любой дворянин. Стоптанные башмаки, штопаные чулки, старенький халат из простой китайской нанки, простенький кафтан из грубого сукна отечественного производства, узенькие кружева составляли обычный гардероб Петра.

Двор Петра был одним из самых скромных в Европе. 10–12 молодых незнатных дворян составляли всю царскую прислугу. Содержание двора обходилось всего лишь в тысячу рублей в год.

Царь не любил просторных зал и высоких потолков. Если даже по необходимости Петру случалось ночевать в комнате с высоким потолком, то над ложем натягивали полог. Крошечный домик Петра на Петроградской стороне дает представление о его любви к скромным, небольшим помещениям.

Два маленьких дворца, которые он позднее построил в Петербурге: летний и зимний, были так малы, что официальные приемы и балы устраивали либо у Меншикова, либо в Сенате, а то и просто под открытым небом в Летнем саду, наполненном призрачным светом петербургской белой ночи.

Петр был неприхотлив и в пище, не любил сладкого, обожал редьку и соленые огурцы.

Он не любил обращать на себя внимание и, будучи душой всякого предпринятого им дела, сам постоянно стремился остаться в тени. Не обладая придворными манерами, Петр в обществе — на балах и в гостях — держался непринужденно, требуя от каждого присутствующего лишь одного, чтобы «лишнего не врал и не задирал».

За столом он зачастую занимал самые неподходящие для государя места, например с корабельными мастерами, общение с которыми доставляло ему большее удовольствие, чем разговор с каким-либо сановником. Мастера обычно «толковали с ним безо всяких церемоний». На свадьбе Головкина с Ромодановской царь взял на себя роль распорядителя и, так и не присев за стол, наспех закусывал у буфета.

Петр был исключительно честен и правдив и превыше всех качеств человека ставил правдивость. Как-то на пиру флотский лейтенант Мишуков сказал Петру, что после смерти царя царевич Алексей «все расстроит», потому что «глуп». В ответ на эту дерзость Петр только заметил насмешливо: «Дурак! Этого при всех не говорят».

Однажды Неплюев опоздал к Петру. Вначале он думал солгать, но затем решил выложить все начистоту: «Виноват, государь, вчера в гостях засиделся». Петр подошел к нему и сказал: «Спасибо, малый, что говоришь правду. Бог простит. Кто богу не грешен, кто бабе не внук?!».

Петр не раз без гнева выслушивал горькую для себя правду от прямого и честного Якова Федоровича Долгорукого, но «кривда» выводила Петра из себя. Он терпеть не мог хвастунов и болтунов. Одному иноземному офицеру, чрезмерно разболтавшемуся, Петр, не выдержав, плюнул в лицо.

Петр ценил просвещение и искусство. Он знал толк в живописи, архитектуре, скульптуре. Его коллекции картин и статуй положили начало Эрмитажу.

Сам Петр оставался сыном своего грубого века. За обеденным столом он нередко «обходился» пальцами, которыми орудовал лучше, чем вилкой. Часто на пиру чьи-нибудь неосторожные слова вызывали со стороны Петра вспышку дикой ярости. Куда девался радушный хозяин или веселый гость! Лицо Петра искажалось судорогой, глаза становились бешеными, плечо подергивалось, и горе тому, кто вызвал его гнев!

Петр охотно принимал участие в розыске, пытках и казнях. В нем причудливо сочетались веселый нрав и мрачная жестокость. Он мог совершенно непостижимо соединять веселье с кровопролитием. 26 июня 1718 г. в сыром, мрачном каземате ушел в небытие его единственный сын, а на следующий день Петр шумно праздновал годовщину Полтавской «виктории», и в его саду все «довольно веселились» до полуночи.

И вместе с тем Петр был добр и отзывчив. 28 октября 1724 г., как мы уже упоминали, он бросился в воду спасать тонущих солдат.

Присутствуя при опыте, который доктор Арескин производил над ласточкой, поместив ее под стеклянный колпак воздушного насоса, Петр увидел, как затрепетала, забилась лишенная воздуха птичка и остановил доктора: «Полно, не отнимай жизнь у твари безвредной, она не разбойник». Зато, если Петр видел перед собой «разбойника», рука его обагрялась кровью.

Однажды на пожаре Петр увидел, как солдат взял кусок сплавившейся меди (а Петр жестоко преследовал воровство). Одним ударом Петр уложил на месте рослого молодца. Если бы нашелся смельчак, который стал бы упрекать царя в убийстве, Петр попросту не понял бы упрека: он покарал преступника, вот и все.

Ударов петровской дубинки не раз отведывали «птенцы гнезда Петрова» и все, навлекшие на себя гнев государя. Припадки царского гнева были поистине страшны. Одна только Екатерина была способна успокоить Петра. При ласковых звуках ее голоса Петр утихал. Екатерина брала его голову и, поводя рукой по волосам, усыпляла мужа. Во время его сна Екатерина оставалась недвижимой. Через два-три часа Петр просыпался бодрым, веселым и, смеясь, чокался чашей вина с тем, кого совсем недавно чуть было не покалечил.

Петр сам знал, что он скор на расправу, и говаривал своим близким: «Знаю я, что я так же погрешаю и часто бываю вспыльчив и тороплив; но я никак за то не стану сердиться, когда находящиеся около меня будут мне напоминать о таковых часах, показывать мне мою торопливость и меня от оной удерживать».

Недостатки Петра с избытком покрывались его достоинствами. Петр готов был отдать всего себя государству. «О Петре ведайте, что ему жизнь недорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния нашего», — говорил Петр, и говорил правду. «За мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею», — писал он, и писал правду.

Часто в литературе заслуга воспитания Петра как государственного деятеля приписывается влиянию иностранцев.

Но были ли действительно учителями и поводырями Петра те иноземцы, которые окружали его в России? Нет. Брандт и Зоммер, Лефорт и Тиммерман были консультантами, слугами и товарищами Петра, но не учителями, которые развили бы мировоззрение своего ученика и подчинили бы его своему влиянию. «Дебошан» Лефорт отлично устраивал балы, Зоммер хорошо стрелял, Брандт искусно спускал на воду знаменитый бот. Но деятельность этих иноземцев не могла определить задач, стоявших перед Русским государством, и заметно повлиять на развитие его промышленности и просвещение.