Восстания дворцовых, помещичьих, монастырских крестьян являли собой типичную картину решительной, отчаянной, но в целом неорганизованной, разобщенной борьбы трудового люда деревни против отдельных феодалов и стоящих за их спинами властей, и только кое-где восставшие поднимались до сознания необходимости борьбы против всех господ («всех бояр»), всех феодалов на территории всей огромной Российской империи. При этом само понимание освобождения от власти «бояр» у крестьян было своеобразным. Крестьяне, как правило, выдвигали требование перевода их в разряд государственных. По их мнению, это — уже свобода, так как полной свободы, свободы даже от власти крепостнического государства они себе, видимо, не представляли. Конечно, такая свобода есть: это казачество, это казацкий строй на вольных землях. Но для того чтобы добиться ее, надо покинуть родной край, надо уйти в казаки на Дон, а если оставаться в родном селе, то тогда надо добиваться перевода в государственные крестьяне. Без государства и государя, при сохранении старого местожительства крестьяне не представляли себе существования. Не случайно поэтому во время Пугачевского восстания в манифестах вождя крестьянской войны зазвучит мотив «верноподданничества». Пугачев обещает мятежным крестьянам, своим «верным рабам», своим «верноподданным рабам», освобождение от всяких «отягощениев и разорениев», но они должны были оставаться у него «в подданстве», быть «верноподданными рабами», правда, только «собственной нашей короны». В этих знаменитых пугачевских манифестах, в частности в июльском, который справедливо назван «жалованной грамотой крестьянству», как бы переплетаются две особенности идеологии крестьянства той далекой поры: наивный монархизм и стремление стать государственными крестьянами.

Одним из наиболее ярких проявлений классовой борьбы в России XVIII в. были волнения работных людей. Им присущи многие характерные особенности, свойственные крестьянским движениям вообще. Объяснение этого явления следует искать в том, что подавляющее большинство рабочих, занятых на промышленных предприятиях, по своим социальным чаяниям и стремлениям, по своей идеологии оставались крестьянами. Вместе с тем следует отметить, что все более теряя связь с землей, переставшей быть «кормилицей», и все чаще попадая в положение, при котором заработная плата, получаемая на предприятиях за труд, превращалась в главный, а порой и единственный источник существования, навечно врастая в заводскую жизнь, работный люд России середины XVIII в. вносил в свою классовую борьбу нечто новое, отличное от обычных требований восставшего крестьянства, что свидетельствовало о появлении в стране предпролетариата.

Волнения работных людей имели место и в предшествующем, XVII, веке, в частности, когда поднялись в 1672 г. приписные крестьяне Соломенской волости, работавшие на Ведьминском железоделательном заводе. Но работные люди времен «Тишайшего» стремились только «хоромы сжечь и пепел развеять и заводы разорить». Социальные их чаяния не шли дальше возвращения в деревню, к крестьянскому хозяйству. Они хотели — и желаемое ими выдавалось за действительное, — чтобы «государь нас пожаловал от заводов», и только.

Во времена «казанской помещицы» социальные чаяния и требования рабочих промышленных предприятий, сохраняя в основном стремление к возвращению в деревню, нередко носят характер профессиональных требований, обусловленных и заработной платой, и условиями жизни и труда на заводе и т. д., а это свойственно предпролетариату.

Во второй четверти XVIII в. в результате концентрации работного люда и роста его эксплуатации сопротивление работных людей растет и ширится. Прежде всего работные люди протестуют против потери ими той известной независимости, которая была обусловлена прежним их состоянием, не связанным с подчинением предпринимателям. Крестьяне, приписанные к заводу, вначале отвечают на рост эксплуатации просто бегством, а затем их сопротивление активизируется. Отказ от работ и требование изменения условий и оплаты труда становятся массовым явлением.

Характерным для того периода является волнение посессионных крестьян деревни Маскиной Темниковского уезда, переросшее в вооруженное восстание. Деревня когда-то была дворцовой, затем стала собственностью князя Хилкова, а позже была у него куплена заводчиком Миляковым. Крестьяне наотрез отказались от заводской работы, многие разбежались. В 1727 г. они подали жалобу в Сенат, требуя возвращения деревни в число дворцовых.

Усмотрев в действиях жителей Маскиной «бунт и неповиновение», власти начали с ними расправу. Мирского челобитчика Родионова схватили и били батогами. Но крестьяне не смирились. Через два года «мир» вторично послал Родионова и еще трех крестьян с челобитной на Милякова. Волнение крестьян переросло в восстание, в ход пошли «огненный бой» и «всякое дреколье». Обе стороны — и восставшие, и усмирители — имели потери убитыми и ранеными. Но и «огненный бой» не смирил крестьян. В 1731 г. крестьяне Маскиной встретили воинскую команду хорошо подготовленными и вооруженными. Деревня была окружена рогатками и завалами, стояли две чугунные пушки, в руках у крестьян были ружья, сабли, луки, рогатины, цепы, вилы, дубины. С большим трудом войскам и властям удалось подавить движение крестьян деревни Маскиной. В данном случае мы сталкиваемся едва ли не с самой первоначальной формой социального протеста работных людей: они просто хотят вернуть свой социальный status quo, и отказ побуждает их взяться за оружие.

Но тогда же имели место волнения работных людей иного порядка. Одним из наиболее характерных проявлений специфической классовой борьбы работных людей явились волнения на Московском суконном дворе. Снижение расценок и установление новых форматов сукна в 1737 г. послужили причиной забастовки. Остановились и бездействовали с 22 марта по 17 мая более 200 станов. Работал только 21 стан. Более тысячи рабочих из 1700 занятых на Суконном дворе прекратило работу. Заводские выборные Родион Дементьев и Петр Егоров подавали челобитные в разные инстанции, адресовались к императрице, наивно веря в «царскую милость» и считая причиняемые им убытки ущербом государству. Власти грозили рабочим всякими карами, а хозяева Суконного двора не давали им работы, подвергали наказаниям, обрекали на голодовку. В петербургской тюрьме умерли их ходоки Дементьев и Егоров. Но рабочие не сдавались. Приходили к властям «многолюдством», «с великим криком», отказывались подписывать новые условия, диктуемые предпринимателями. Их борьба привела к известным уступкам со стороны властей. Сенат признал вину фабрикантов, самовольно снизивших зарплату, и потребовал от них уточнения размера удержаний.

Волнения все же продолжались. В июне 1749 г. они приняли особенно острую форму. Свыше 800 человек работных людей прекратили работу и разошлись. Волнения на Московском суконном дворе и на этот раз были вызваны «обидами, чинимыми от фабрикантов», «непрестанными жестокими наказаниями» и нежеланием властей рассматривать их жалобы. С большими трудностями разыскали и вернули на мануфактуру 381 человека, но 127 человек из них отказались приступить к работе, а 586 работных долгое время числились в бегах.

В 1762 г. работные люди Московского суконного двора снова выступили, жалуясь на некачественное сырье, снижавшее их заработок, на несвоевременную выдачу платы за работу, вычеты и т. д. И на этот раз свое выступление они мотивировали тем, что некачественное сырье («негодные хлопья») не только снижает их заработок, но и наносит прямой вред государству. Они не отделяли себя от государства и свято верили в то, что, защищая себя, преследуя свои интересы, они беспокоятся об интересах государства. Вот почему один из работных людей — Федор Андреев, считая действия предпринимателей государственным преступлением, заявил «государево слово и дело».

Волнения работных людей Московского суконного двора свидетельствуют о том, что профессиональные требования (оплата труда, выдача заработной платы, вычеты, условия работы и т. д.) выступают на передний план, и это вполне понятно, если учесть то обстоятельство, что заработная плата была единственным источником существования московских суконщиков и Суконный двор определял условия их жизни и быта.