О «бессовестных помещиках», непомерно отягощающих своих крестьян, говорил обер-прокурор Сената времен «бироновщины» А. Маслов, считавший нужным установить норму оброка и барщины и этим прекратить бегство крестьян.
Не принадлежавший к дворянской России, но пытавшийся излечить ее недуги, в том числе и такой, как множество «живых покойников», как называл он беглых крестьян, Ломоносов считал нужным требовать от помещика «поступать с кротостию» с крестьянами.
В 60-х годах XVIII в. представители общественно-политической мысли в России и передовой, прогрессивной, и реакционной ставят крестьянский вопрос в таком масштабе и в таких формах, которые были немыслимы ни при Елизавете Петровне, ни во времена «бироновщины» и «верховников». Одни предлагают те или иные способы решения крестьянской проблемы, те или иные изменения в деревне, призванные обеспечить ее хозяйственное развитие и смягчить противоречия между помещиками и крестьянами; другие яростно защищают необходимость сохранения незыблемыми крепостнических устоев в деревне и в государстве в целом. Нет никакого сомнения в том, что так быстро пробудившийся интерес к крестьянскому вопросу был обусловлен обострением классовой борьбы. Поэтому круг лиц, обеспокоенных крестьянским вопросом в стране, быстро расширялся. Среди них оказалось, как и следовало ожидать, немало «власть предержащих». Задумалась над ним, едва вступив на престол, Екатерина II.
Екатерина писала о первых годах своего царствования: «…внутри империи заводские и монастырские крестьяне почти все были в явном непослушании властей, и к ним начинали присоединяться местами и помещичьи…» Императрица подсчитала, что «бунтующих» заводских крестьян насчитывалось 49 тыс., монастырских — 100 тыс., помещичьих — 50 тыс. человек. Умная и дальновидная, она предчувствовала «грядущую беду», представляя ее в виде «бунта всех крепостных деревень», который «воспоследует», если все сохранить по-старому. Вот почему в своем знаменитом «Наказе», обращенном в Комиссию по составлению Нового уложения, Екатерина выступает против «жестокостей», «зла безмерного», за ограничение помещичьего произвола и поборов и т. п. Императрица считала такие меры необходимыми потому, что они помогут смягчению «ожесточения» крестьян против «порядка установленного» и прекращению «обороны рабов», т. е. классовой борьбе крестьян. В письме генерал-прокурору А. Вяземскому она писала: «Если мы не согласимся на уменьшение жестокостей и умерение человеческому роду нестерпимого положения, то и против нашей воли сами оную возьмут рано или поздно».
Значит ли это, что Екатерина думала о каких-то серьезных изменениях в положении крестьян? Конечно, нет. Но она, во-первых, тем самым платила дань своему «просвещенному веку», снискивая себе популярность среди передовых умов России и Западной Европы, и, во-вторых, добивалась путем неизбежного распространения слухов о ее словах, намерениях, стремлениях среди народных масс славы о себе как государыне, заботящейся о народе. Но многие принимали всерьез звонкие слова «Тартюфа в юбке», «философа на троне», считали их «аксиомами, разрушающими стены», и, будучи допущенными к обсуждению, «вымарывали» отдельные места в «Наказе».
Между тем следует признать, что, несмотря на кажущиеся разногласия, хор окружавших Екатерину вельмож звучал довольно монотонно. Явно реакционно настроенные приверженцы незыблемости крепостной системы А. П. Сумароков и Е. Р. Дашкова также выступали против тиранов-помещиков, «доморазорителей», которых Дашкова называла просто сумасшедшими, так как они не понимают, что источником их богатства являются крестьяне. Но такие взгляды нисколько не помешали ей в разговоре с Дидро указать на всю пагубность освобождения крестьян, поскольку, по ее мнению, освободить крестьян можно только в том случае, если они будут просвещенными, а просвещенный крестьянин, как думала предшественница Андрея Болконского из «Войны и мира», осознает весь ужас своего положения, который просто недоступен умственному взору забитого, ограниченного, темного, неграмотного крестьянина.
Таким же решительным противником освобождения крестьян выступает и А. П. Сумароков, в одном из писем рисовавший идиллическую картину мирной жизни господ в своих вотчинах и их безмятежного сна, на что умная и циничная Екатерина заметила: «И бывают отчасти зарезаны от своих».
Не приходится говорить о М. М. Щербатове, который так же, как и Дашкова, считал, что свобода крестьян вредна не только для дворянства, но и для крестьян, а всякие попытки крестьян добиться облегчения своего положения следует подавлять самым жестоким образом.
Сторонники относительно прогрессивных идей также оставались приверженцами сохранения незыблемой всей крепостнической системы. Так, например, П. И. Панин полагал, что следует учредить надзор над жадными и жестокими помещиками, ввести норму крестьянских повинностей и запретить продажу в одиночку членов крестьянской семьи, что, по сути дела, не шло дальше известного указа Петра 1721 г., осуждавшего продажу крестьян «врознь», «как скотов», «отчего не малой вопль бывает», но отложившего запрещение такого рода торговли людьми до сочинения нового Уложения, которое так и не было выработано.
С. В. Гагарин считал необходимым разрешить помещичьим крестьянам выкупаться на волю за 250 рублей. Но это могло быть доступно только горстке крестьян; да и выкупаясь крестьянин лишался земли и становился безземельным арендатором.
Ни Панин, ни Гагарин, не останавливаются подробно на мотивах, побудивших их прийти к таким мыслям, но эти мотивы нельзя не связать с «противностями» крестьян.
Гораздо определеннее говорит о причинах, заставивших заняться крестьянским вопросом, И. П. Елагин, в 1766 г. предложивший предоставить землю помещичьим крестьянам в постоянное пользование и ограничить барщинные работы и оброк. Он считал, что таким образом помещики обезопасят себя от справедливого гнева своих крестьян, ибо «истребится в них дикая суровость» и «умалятся разбои и грабительства».
Я. Е. Сивере в своем сочинении «Экономический закон» в связи с кижским восстанием и под непосредственным его влиянием писал, что «не должно налагать на подданного более того, что он может выполнить». Прекрасно понимая значение сопротивления крестьян, крестьянских «бунтов» и «мятежей», Сивере советовал дворянам самим изменить положение крестьян, ибо если крестьяне в процессе борьбы будут добиваться: каких-либо уступок, то это приведет их к мысли о необходимости усиления борьбы с целью дальнейшего улучшения своего положения; и, таким образом, помещики, идущие навстречу крестьянам по инициативе крестьян, а не своей, окажутся сами виновниками «бунтов».
Несколько особняком стоит Д. А. Голицын. В сочинении «О духе экономистов» (1796) и в письмах к А. М. Голицыну (1760–1784) он развил свои воззрения на крестьянский вопрос в России. При этом на первый взгляд кажется, что Голицын не касается вопроса о классовой борьбе русских крестьян как о факторе, побудившем его взяться за перо для составления проекта преобразований русской деревни. Он исходит как будто из явлений чисто экономического характера. Причину «лености» крестьян он видит в крепостном праве и отсутствии у крестьян собственности на землю. Низкая производительность труда («леность») крепостных крестьян, по его мнению, есть следствие незаинтересованности крестьян в результатах своего труда, принадлежащих не им, а помещикам. Д. А. Голицын убежден, что бедность деревни, слабое развитие ремесла и торговли обусловлены крепостным состоянием крестьян. Он полагал, что, «пока существует крепостное право, русская империя и наше дворянство… останутся бедными». В его представлении фундамент благосостояния государства — собственность.
Пожалуй, Голицын шел дальше всех своих современников в понимании причин отсталости России, слабого развития экономики и перспектив исторического развития страны, связывая все это с крепостнической системой и отмечая, что прогресс во всем связан с «правом собственности и свободы» крестьян. Д. А. Голицын возвысился над уровнем своих современников… Правда, под влиянием писем А. М. Голицына он постепенно отказывался от своих первоначальных радикальных мыслей; придя в конце концов к выводу о вредности «общего и повсеместного» проведения преобразований и сведя последние к постепенному освобождению крестьян без земли.
