— У вас молодой супруг?
— Как молодой? — удивленно произнесла Ирма, она помнила, что уже говорила госпоже Бретт о возрасте Рудольфа. — Почему вы так думаете?
— Вы красите губы, вот почему, — объяснила госпожа Бретт.
— А что, те, у кого молодые мужья, делают это?
— Да, делают, потому что молодые люди не очень-то разбираются в истинной красоте женщины, — объяснила госпожа Бретт. — К тому же молодые мужчины обычно ужасные щеголи, они хотят, чтобы они сами и особенно их жены были как все. Они еще не знают, что подлинный шарм — в исключительности. Можете сами представить, сударыня, что знает о женщине или о ее красоте молодой человек, если жена для него — первая женщина. Жена для него только щегольство, она лишь средство, чтобы он смог обратить внимание на неподдельную красоту других женщин. Только после этого он сумеет верно оценить прелести своей собственной жены. Молодой мужчина легко верит, что всякие там специи и краски могут заменить настоящее; но искусственная красота не восполняет в нас ничего, поверьте мне, сударыня, я уже пожилая, и я знаю, что говорю. Ведь все молодые люди ищут для себя образцы в искусстве, в нынешнем кино, где все накрашены, и свою любовь к искусственному они переносят на нас, женщин. А вот мужчины зрелого возраста, как я уже раньше говорила, мужчины старше тридцати пяти, знают, что важно не искусство, а то, чем искусство живет. А живет оно нами, дорогая госпожа, живет только благодаря нам, потому и любят зрелые мужчины больше нас самих, чем наше искусство.
— Мой муж старше тридцати пяти, — сказала Ирма, словно желала показать, что госпожа Бретт ошиблась в своих суждениях. Но та поняла это совсем иначе и сказала:
— Значит, вы несчастливы со своим мужем.
— Я очень, очень счастлива, — сказала Ирма, ощущая необычную радость, что можно говорить это по-английски: так все звучит лучше и увереннее. Но госпожа Бретт спросила очень просто, словно и не на английском языке:
— Вы давно замужем? Или это секрет? В нынешнее время с долгим замужеством та же беда, что и с возрастом женщины, — стоит кому-либо спросить, и мы краснеем.
— Я — нет, — сказала Ирма, — мне еще нет двадцати, а замужем я полгода.
— И вашему мужу за тридцать пять? — удивленно спросила госпожа Бретт.
— Моему мужу за тридцать пять, — подтвердила Ирма, но тотчас прибавила: — Но его паспорта и церковного свидетельства я не видела, так что по документам я…
— Имейте в виду, сударыня, — засмеялась госпожа Бретт, — вашему мужу меньше тридцати пяти, и даже намного.
— Этого не может быть! — разочарованно воскликнула Ирма. — Зачем ему было обманывать меня?
— Чтобы произвести впечатление, импонировать вам, — ответила госпожа Бретт, — молодым женщинам нравятся зрелые мужчины. У нас, видите ли, госпожа, инстинктивно верное понятие, что понравиться молодому человеку — никакая не честь, другое дело — опытному, пожившему, который уже знает, что такое женщина и женское обаяние, вскружить голову такому — совсем другое дело. Поэтому мужчины частенько и прибавляют себе года, как мы убавляем их.
— Я никак не могу поверить, что и это, возраст мужа, ложь, — сказала Ирма.
— Почему бы и не быть этому, если врут и о другом, — сказала госпожа Бретт.
— О, вранья сколько угодно! — воскликнула Ирма, на английском языке ей было легко и приятно говорить об этом. — Мой муж вообще очень любит врать. С самого нашего знакомства он только и делал, что лгал, так что я порой не знаю, чему верить, чему нет.
— Дорогая госпожа, вы не находите, что ложь — наипрелестнейшее свойство мужчины, особенно женатого, иначе чертовски скучно и однообразно жить, прямо-таки серо. А когда муж умеет сочинять, он накручивает тебе по целым дням и неделям какой-нибудь вымысел. Сначала ты удивлена его говореньем, потом это тебя воодушевляет, пока не станешь чуть-чуть сомневаться, думать, докапываться, предполагать, терзаться, лить слезы, сожалеть…
— Я никогда не сожалела ни о чем, — перебила Ирма — Плакать — да, плакала, но не сожалела.
— Итак, муж — ваша первая любовь, — продолжала госпожа Бретт.
— Да, муж был моей первой любовью, — подтвердила Ирма, удивляясь, как они дошли до этой темы.
— Само собой понятно, иначе вы плакали бы и жалели, почему не вышли замуж за кого-нибудь другого, — объяснила госпожа Бретт. — Но поверьте, дорогая госпожа, как бы то ни было, сожалеть не стоит никогда, мужчины все одинаковы: все они лгут и в конце концов становятся скучными.
— Мой муж не скучен.
— Тогда позвольте спросить вас: почему вы стали употреблять румяна и губную помаду? Одно из двух: ваш муж моложе, чем он говорит, или он больше не интересует вас, и вы начинаете ловить взгляды других.
Ирма так и замерла, глядя с раскрытым ртом на госпожу Бретт. Ах, вот какая мысль была за всем этим длинным разговором! Но мысль эта ложная, совершенно ложная. И Ирма ответила:
— Моему мужу, возможно, меньше тридцати пяти, я не стану клясться, но другие мужчины ни капельки не интересуют меня, это твердо.
— Тогда ваш муж действительно не старше тридцати пяти, иначе он не позволил бы вам делать с собой то, что вы сделали, — убежденно сказала госпожа Бретт.
На это и у Ирмы было что сказать. И она сказала:
— Я пытаюсь преодолеть свою наивность, потому что мой муж хочет, чтобы у него была искушенная во всем жена.
— Имейте в виду, госпожа, ваш муж моложе тридцати! — от всего сердца рассмеялась госпожа Бретт, но сейчас же деловито спросила: — Вы любите своего мужа?
— Очень! — сказала Ирма. — Так люблю, что… Разве иначе я стала бы пытаться испортить себя.
— Зря вы мучаетесь, — сказала госпожа Бретт. — До тех пор, пока женщина любит, ее вообще невозможно испортить. Даже мужчина не может испортить любящую женщину.
— Да, мой муж говорит то же самое, — сказала Ирма, — говорит, что он не может…
— Свой муж, конечно, не может, — согласилась госпожа Бретт, — но я имела в виду не своего мужа, а чужого. Я хотела сказать, что любящую жену не может испортить другой мужчина, а тем более не может сделать это сама женщина. Любящих женщин ничто не может испортить, вот в чем дело. Потому-то любовь для нас, женщин, как крест тяжкий, будь мы замужем или нет. Мужчины не любят нашу любовь, они любят получать удовольствие. Любовь для них — в тягость. Потому они оставляют нас с нашей любовью и идут к тем женщинам, которые не любят, а только развлекаются.
— Да, любовь в самом деле вовсе не развлечение, — задумчиво произнесла Ирма.
— Ага, вы уже заметили это! — удивилась госпожа Бретт. — Любовь и для мужчин не развлечение, а тем более для нас, женщин. Вы видите, наш дорогой господин Лигенхейм не пришел на урок. Знаете почему? Нет? Тогда имейте в виду: он полюбил. Понимаете, дорогая госпожа, наш милый молодой человек влюблен и потому не ходит на уроки.
— Влюблен? В кого же? — спросила Ирма, а сама почувствовала, как где-то в груди закололо, так — чуть-чуть. Значит, Ирма для него не стоила ничего. В то самое время, когда они вдвоем упражняются в английском языке и сидят в темном кино, он влюбляется неведомо в кого. Мысли Ирмы прервала госпожа Бретт, которая сказала:
— Вам об этом должно быть известно больше всех, ведь вы вместе упражнялись в английском и даже ходили в кино.
— Это верно, — ответила Ирма, — но я ни о чем не догадываюсь.
— Тогда господин Лигенхейм поступает очень умно, что не ходит на уроки, — сказала госпожа Бретт.
— Почему? — удивилась Ирма. — Я ничего не понимаю. Оттого что я не знаю, в кого он влюблен, он не должен ходить на уроки?
— Да, конечно, так как это означает, что ответной любви нет, — объяснила госпожа Бретт.
Ирма почувствовала, как ей вдруг стало жарко, кровь прилила к щекам, будто Ирме это было сказано на эстонском языке, ведь, разговаривая по-английски, она никогда не краснела.
— Госпожа Бретт, вы пугаете меня, — сказала наконец Ирма, когда смогла поднять глаза.
— Вот видите, что такое любовь: она только пугает другую сторону, — сказала госпожа Бретт. — Вот что бывает с людьми: было так, когда я была молода, так же и теперь, когда я уже стара. И не изменится, пожалуй, после моей смерти.