От книжного шкафа Ирма направилась к платяному — если уж изучать шкафы, то основательно. В одной половине шкафа висели три светлых костюма, смокинг и фрак. Другая половина была на замке. Значит, там платья сестры хозяина, подумала Ирма, и ее разобрало любопытство — посмотреть… Где бы мог быть ключ? Наверняка сестра хозяина взяла его с собой. Но потом Ирме пришла в голову удачная мысль: а может быть, оба шкафа открываются одним ключом? Она взяла ключ и попробовала открыть: так и есть. Велико же было ее разочарование и удивление — в этой половине шкафа оказались лишь ящики с бельем. А ведь верно! Так она и должно быть, для белья больше не было в доме места. Но где ж все-таки платья сестры хозяина? Ирма ходила по квартире, смотрела и гадала. Нет нигде! — решила она наконец. Должно быть, она взяла все свои платья с собой. Но зачем, если она уехала всего дня на три, как сказал хозяин? Неужели у нее нет других платьев, кроме тех, что на ней? Выходит, у брата — пять-шесть перемен, а у сестры лишь одна-две: одна на ней и вторая-третья в чемодане? Где-то все же должен найтись какой-нибудь старый чулок, сорочка или что-либо подобное. Но нет — все усилия Ирмы увидеть, ощупать такую находку оказались бесплодными.

Это подействовало на нее так, словно она напала на следы какого-то преступления. Ирма долго стояла посреди комнаты и думала. Потом проворно взялась за работу, но мысли по-прежнему нитью сучились в ее голове. Они продолжали тянуться, даже когда она выходила из квартиры, спеша к тетке — посоветоваться с ней. Еще немного — и Ирма захватила бы с собой свой чемодан и сверток, ушла бы совсем, оставив на столе несколько строк объяснения, в котором вежливо сообщила бы, что это место ей не подходит. Но что ей оставалось делать? Куда идти? Где найти хотя бы такое же место? И чем оно лучше этого? Итак — надо прежде всего посоветоваться с теткой, может быть, место не такое уж и плохое, как опасается Ирма. Возможно, у хозяина в самом деле есть сестра и прочее. К тому же можно понаблюдать несколько дней, за это время не должно случиться чего-либо особенного.

Тетка была готова посоветовать, что умнее всего, если бы Ирма захватила с собой вещи и продолжала искать место. Если уж начала искать, то ищи, пока не найдешь настоящее. Однако, когда Ирма хотела пойти за вещами, тетка задержала ее, посоветовав дождаться Лонни, чтобы выслушать и ее мнение. Она-то в таких делах «собаку съела», знает нынешних людей лучше, чем ее старая мать. У Ирмы все так и задрожало в груди, едва она услышала это; ей казалось, что, если ее судьбу доверить Лонни, она пропадет. Лонни непременно решит на свой лад — как могла бы поступить только она, а не Ирма.

Едва Лонни увидела Ирму, сидевшую с озабоченным лицом, в ней вспыхнуло любопытство: что стряслось? Она забросала двоюродную сестру и мать столькими вопросами, что им с трудом удалось объяснить ей, в чем дело. Но одно ей сразу же стало ясно, как божий день: Ирма попала в хозяйки к одинокому.

— Каков он собой? — спросила Лонни у Ирмы. — Нравится тебе? То есть мог бы тебе понравиться такой?

Вопрос был задан столь прямолинейно и грубо, что Ирма не смогла ничего ответить, лишь почувствовала, как кровь приливает к лицу. Этого для Лонни было достаточно, и она сказала:

— Нравится, значит. Мог бы понравиться, раз покраснела.

— Лонни! — рассерженно вскрикнула Ирма, вскочила со стула, будто готова была броситься на двоюродную сестру.

— Сиди, сиди спокойно! — утихомирила ее Лонни и продолжала: — Какой он — старый, молодой, средних лет? Блондин? Брюнет? Низкий или высокий?

— Ничего я не скажу, если ты будешь так, — надулась Ирма.

— Золотце, да ты по уши влюблена в него, если уж и спросить нельзя — молодой он или старый, брюнет или блондин, высокий или низенький! — воскликнула Лонни. — Разве можно так?! Если бы я сама его видела, я бы тебя не спрашивала. А что я знаю, какой совет могу тебе дать, если ты ничего не говоришь?! Скажи хоть, говорил ли он с тобой о чем-нибудь? О чем говорил?

Конечно же, говорил и даже много и красиво, по душам. Ирма запомнила кое-что из его слов и мыслей. И дворничиха тоже была очень словоохотлива, может быть, в этом доме вообще живут словоохотливые люди. Но это не интересовало Лонни. Ей вдруг захотелось знать, закрывается ли дверь в комнату Ирмы на ключ, или не закрывается. И вообще — надежна ли дверь? И есть ли в комнате окно, из которого можно выпрыгнуть?

— Наша квартира на втором этаже, — сказала Ирма.

— Это ничего не значит, — ответила Лонни. — Не прыгать же сразу, достаточно открыть окно и пригрозить, что выпрыгнешь.

— А если этого мало, тогда что? — беспомощно спросила Ирма, будто уже стояла на подоконнике и кто-то протягивал к ней руки.

— Тогда открой окно и кричи! — ответила Лонни.

— А это поможет? — снова спросила Ирма.

— Ну, уж если не поможет, тогда выпрыгивай! — резко ответила Лонни, рассердившись на бестолковость двоюродной сестры.

— Нет, уж лучше я пойду и заберу свои вещи, — решила Ирма и встала, словно уже намереваясь идти. Но Лонни сказала спокойно и уверенно:

— Я бы на твоем месте не ходила за вещами.

— А что — ты бы выпрыгнула в окно? — задорно спросила Ирма.

— Нет, Ирмочка, — ответила Лонни. — Вот послушай, что я тебе скажу. По тому, что он блондин и поджарый и что сразу наговорил тебе так много красивых слов (он, конечно, тебе врал, врал как сивый мерин), я думаю, что он здорово некрасив и верит своим словам больше, чем самому себе. Понимаешь! Он считает или даже знает наверняка (конечно, знает, ведь не ты первая, с кем он так говорит), наверняка знает, что своими светлыми гладкими волосами он не прельстит ни одной молодой девушки, потому как мы все мечтаем о курчавых…

— Чего ты чепуху городишь, ты говори серьезно, она ждет, а ты как жерновами мелешь, — перебила мать.

— Как так жерновами? — спросила Лонни. — Ты, мама, не мешай, ты ничего уже не знаешь, что с молодыми бывает.

— Разве я не была молодой? — возразила мать.

— Не знаю, — ответила Лонни. — Если и была, то уже забыла про свою молодость.

— Вот и не забыла, — сказала мать. — Я-то глядела не на курчавых, а на то, сможет ли мужчина прокормить жену, вот на что я глядела, и другие девушки тоже.

— Ну, а что вышло? — спросила Лонни. — Вышло то, что ты полжизни себя своими руками кормила, а потом даже мужа и меня, свою дочь. Кормила бы и других детей, если б они не умерли. Теперь ты видишь, как неправильно ты любила и жила. И не мешай нам, когда мы пробуем любить и жить по-умному. А любовь вспыхивает горячей всего, когда у мужчины есть черные кудри, потому что это поэзия. Когда есть кудри, да еще черные, ничего больше не надо. Ты помнишь, мама, моего Рууди. У него были кудри, правда, не такие чтобы очень, но все ж были. Я помню его — единственного мужчину, которого любила всерьез.

— Любить всерьез ты не умеешь, — сказала мать.

— Почему не умею? — возразила Лонни. — Умею, если это настоящий мужчина, как Рууди. И если бы не эта змея, что натрещала Рууди всякую чепуху, я, пожалуй, была бы сейчас замужем и счастлива. Только глуп был этот кудрявый Рууди, совсем чурбан. Ты же видела его, мама, — сидит полчаса и не раскроет рта, а если и раскроет, то дурак дураком, хоть вешай ему на шею коровью погремушку и пускай в стадо, без погремушки он заблудится в лесу. Из-за этой погремушки у нас все и расстроилось, когда он пришел спросить у меня, мол, что за погремушка. А я ответила: повесь ты эту погремушку себе на шею и ступай к пастору. Ну, он взял и отправился к алтарю. Но это здесь ни при чем, это касается только меня. А главное тут только кудри Рууди и его глупость, из-за которой он не мог выговорить ни слова. Слова и не были нужны, потому как я любила его и таким, любила бы, пожалуй, и поныне, вот мне и не везет больше ни с одним мужчиной, и мужчинам не везет со мной. Все из-за кудрей Рууди. Ведь зачем еще и говорить, если есть кудри. Другое дело, когда кудрей нет, когда нет и моды на них, тогда, конечно, особь статья. Тогда мужчине ничего другого не остается, как пускать в ход глотку. А вообще-то все равно — либо кудри, либо уменье красно говорить. Иногда даже лучше, что мужчина хорошо говорит, чем когда у него кудри. Конечно, говоренье это — вранье, а кудри — правда, ведь кудри не врут, а когда ты видишь, что мужчина врет ради тебя и старается врать красиво, ведь как хорошо и приятно слушать; даже мечтаешь о кудрях. Они же, как рога бараньи, на голове у человека. А много ли ты любовалась на витые бараньи рога…