Прошел не один день, даже не одна неделя, прежде чем двоюродная сестра отказалась от своей дерзкой затеи заманить Ирму к себе на фабрику. Быть может, Ирма в конце концов и поддалась бы на уговоры, если бы Лонни не судачила так много о мастере и прочих мужчинах, об их «потешных» делах. Но теперь-то Ирма оставила мысль о фабрике и стала искать место, подобающее ее образованию.
И она тотчас заметила, что сотни, а может быть, даже тысячи подобных ей делают то же самое. Стаями бродят они в поисках работы, пишут заявления, обивают пороги всевозможных учреждений, предприятий и присутственных мест, дают объявления в газете и везде и всюду предлагают свои услуги, все ожидая и надеясь, пока не устают, не теряют всякую надежду и не начинают догадываться, что должностей, подобающих им, либо вовсе нет, либо их так немилосердно мало, что приходится по одному на десять желающих. Хоть ступай нанимайся нянькой, горничной или кухаркой, даже тут от тебя потребуют знания иностранного языка или рекомендации и протекции, что, мол, уже служила и кое-что умеешь делать.
У Ирмы не было никаких рекомендаций и аттестаций, только хороший от начала до конца аттестат зрелости, который она пускала в ход как козырь. Но вскоре ей пришлось убедиться, что ее козырь не производит желаемого действия или, напротив, действие его нежелательно. Встречались даже такие хозяйки, особенно среди домовладелиц, которые, взглянув на аттестат, говорили прямо:
— С вами, милая, я и связываться не стану: разве поручишь вам полы мыть и грязь скрести или тем более чистить закопченные жирные кастрюли?! Нет, мне нужна простая кухарка, работница, а не…
— Я хорошая работница, в деревне все лето в поле работала, работы я не боюсь, — пыталась оправдаться Ирма.
— Поезжайте в Англию, в Лондон, где копоти больше, там, глядишь, найдете место, а здесь — не-ет, — отвечала домовладелица. — Я уже пробовала таких нанимать, не вышло ничего; не стоит времени тратить ни мне, ни вам.
У Ирмы слезы подступали к горлу, когда ей случалось выслушивать подобный отказ. Но когда она пожаловалась на свою беду дома двоюродной сестре, та сказала без обиняков:
— Ты, Ирма, все еще дурочка, как все деревенские. Рехнулась, что ли, госпожа эта — такую, как ты, в дом брать? Сама она начальную школу кончила, а служанка будет со средним, как тут с такою болячкой жить! Что на это скажет господин? Он вмиг подкатится к тебе, как наш мастер, начнет увиваться, как кот вокруг миски с горячим молоком.
— У тебя только одно — все мужчины коты, — попыталась возразить Ирма. Но двоюродная сестра не сдавалась:
— Так оно и есть на этом свете. Вот поживешь — увидишь сама. Помни, о чем говорю тебе, я тебе от чистого сердца добра желаю, потому как я тебе не завидую. Кто другой — просто помалкивал бы, из-за своей выгоды, чтобы не нажить себе соперницы, а я тебе говорю, ну, как подружка, что от тебя еще деревенским духом за версту пахнет, а это мужчинам больше всего и нравится. Деревенские девчонки — они ведь страх какие глупые, их запросто можно заарканить. Ты уж поверь, Ирма дорогая, только потому они и липнут, а все прочее — так, ерунда. Ведь когда парень попадет в руки городской, она-то знает, с чего начинать, знает, какие фортели мужики выкидывают. С пеленок знает! Вот со мною — пусть попробует какой-нибудь фраер! Ничего не выйдет! Он и конфеты дает не просто так, хотя их у меня самой хватает. А вот такая, как ты… Скажем, достанутся тебе конфеты даром, так ты сразу и раздашь их парням тоже ни за что ни про что. И запомни, что я тебе скажу: если ты раздашь конфеты просто так, мужики сразу подумают, что они и все прочее даром от тебя получат. Ей-богу, так и подумают! Деревенских мужиков я хорошо не знаю, а вот у городских так ведется. Тебе бы надо подруг завести, тогда сама увидишь, что я права. Хочешь, я познакомлю тебя с девчонками?
Но нет, Ирма не захотела, во всяком случае не сейчас, уж лучше она будет «торчать» дома одна, как говорит Лонни. Ирма торчала и пересчитывала деньги у себя в кошельке, пытаясь прикинуть, долго ли сможет жить у тети и искать место. Порой она так уставала и тупела, что по целым дням торчала в комнате. Безнадежность и разочарование точили ее. Однако тетя пришла ей на помощь, сказав:
— Ты не очень-то слушай болтовню Лонни, она девица городская, у нее свои разговоры. Лучше возьмись за какое-нибудь дело, не сиди сложа руки, это еще хуже, чем болтовня. Слушай меня, я, как и ты, деревенская и никогда не привыкну к городской колготе. Жить и здесь можно, даже малость полегче, чем в деревне. Только бы вот белье господское не было иной раз таким грязным. Да, дорогая племянница, белье у городских господ порою ужас до чего грязное, а иногда бывает и так, что чем важнее господа, тем грязней белье; ни у меня, ни у тебя такой грязи нет. Только диву даешься, что они с ним делают, как долго носят. Вот сейчас у нас опять эта кутерьма, не подсобишь ли раскатать, а то нам с Лонни придется вечером, при огне, возиться…
И Ирма взялась пособить тете раскатывать белье, потом стала его гладить, только бы избавиться от гнетущего чувства. Но вскоре выяснилось, что работа эта требует большего уменья, чем было у Ирмы. Тетя то и дело брала у нее утюг и разглаживала белье, приговаривая: «Вот та-ак, та-ак». В конце концов Ирме оставалось гладить самое простое — носовые платки, полотенца и наволочки, а тетя занялась нательным бельем; самой Ирме никак не удавалось это искусство или же она так долго возилась над каждой вещью, что приходилось заново разжигать утюг. Но тетя подбадривала:
— Ничего, это сперва сикось-накось идет, потом небось справишься. Главное — чему-нибудь научиться, чтобы хорошо и проворно делать, а там и платить будут… Я ведь тоже не сразу начала, никто с налету не сумеет. Бог дает жизнь и ремесло, а об умении сама должна позаботиться. На небесах гладить незачем, потому как у тамошних душ белья нет. Вот и в нынешние времена на этом свете тоже так. И у людей тоже нет настоящего белья, будто все бесплотными душами стали, скажем, женщины. Одно только трико — гладить его не надо, покомкаешь в тазу, потрешь малость, а высохнет, снова помнешь пальцами и — надевай. Вот как нынче живут! Нечего и удивляться, что никто больше не умеет сорочку или там брюки гладить и складывать. Сорочка и брюки скоро на нет сойдут, настоящие, конечно. Что тогда останется стирать да гладить? Скоро до того дойдет, что такие умелые прачки, как я, никому больше не нужны будут… По мне, так пусть все ходят голые, как в раю, мне от этого ни жарко ни холодно, моя жизнь прошла, а на том свете все равно стирать не понадобится. А что я в рай попаду, так это непременно. Я и своему покойному старику сказала, когда он лежал на смертном одре, ступай, мол, на небеса, за тобой следом и я приду. Потому что ежели человек здесь на земле так о других людях радеет, как я, то уж он наверняка должен в рай попасть. А то кому же туда дорога, хотела бы я знать! Неужто тем, кому я такое грязное белье стираю?..
Тетка умолкла, то ли задумавшись над своими словами, то ли ожидая, что Ирма тоже что-нибудь скажет. Но у Ирмы не было на это ни минутки времени. Она даже не слышала слов тетки — гладила какую-то вещь вроде мешка, и это отнимало у нее все силы, все внимание. Высунув от напряжения кончик языка, она невольно шевелила им, двигая утюгом, мысленно подбодряя себя при этом: «Аттестат у меня без сучка без задоринки, так неужели я с тобой, упрямой, не справлюсь». Упрямой она называла мешковидную тряпку, которую все никак не могла расправить утюгом, сколько ни вертела и ни шпарила ее.
А тетка в это время, как пряжу, сучила свои мысли, и когда ей это надоело, снова дала волю словам — ей казалось, что, говоря, не надо думать. Раздумья ее изнуряли, а так как она была уже стара, то не могла делать два тяжких дела сразу — работать и думать. И нечего тут удивляться, — ведь очень многие люди — молодые и средних лет, даже мужчины — не могут одновременно и думать, и что-то делать. Оттого-то, видно, и в словах ораторов так редко встретишь мысли, хотя им есть над чем размышлять — как-никак облечены доверием народа. Но где уж тут думать, если говоришь! Обычно человек может либо молчать и думать, либо избавиться от мыслей с помощью болтовни. О том, что это так, тетка Ирмы давно уже знала, ибо, когда болтовня становится привычкой, слова слетают с языка без малейшей потуги к мысли. Думать должен тот, кто слушает, а не тот, кто говорит. Тетка считала, что Ирма, девушка молодая, со школьной скамьи, сможет одновременно и думать и работать. Но нет, Ирма тоже не могла, или если и могла думать, работая, то только о своей рабочей канители. Да и то — с напряжением, так что не слышала, о чем судачит тетка. И слова ее, круглые, бессмысленные слова, пропадали даром — таяли в пустоте душной комнаты. И все же тетка продолжала как бы про себя, лишь бы заглушить свои мучительные мысли:
