Одно было досадно, очень досадно: не было алой розы — приколоть ее на груди; в поселке розу взять было неоткуда. Впрочем, если и можно было достать, то по слишком дорогой цене: пришлось бы обещать за розу самое себя. Как раз накануне знаменательного дня, вечером, она встретила по дороге Ээди Кальма, и он спросил:

— А ты знаешь, Ирма, что завтра прейли[9] Казе придет с розой на груди?

— Слышала, — глядя куда-то в сторону, сказала Ирма.

— А знаешь ли ты, кто даст ей эту розу? — продолжал Ээди.

— Говорят, сын аптекаря, — ответила Ирма.

— Верно, — подтвердил Ээди и, когда она пошла, смущенно прибавил ей вслед: — А ты не хочешь прийти завтра с розой? — Слова парня прозвучали просительно, голос его дрогнул.

— Где я ее возьму? — ответила Ирма и обернулась. — Розы есть только у пастора и у аптекаря. Разве они дадут? А ты что, не украсть ли хочешь?

— Украсть так украсть.

— Краденой мне не надо, — сказала девушка.

— А если я из города привезу, возьмешь? — спросил он. — Оседлаю велосипед и — пошел. Я бы с радостью, если ты…

Девушка задумалась, глядя в сторону. Наконец сказала:

— Не надо, Ээди, боюсь, эта старая история все сидит у тебя в голове.

— Сидит, но не то, что раньше было, — ответил парень.

— А я не хочу слышать ни того и ни другого, — сказала девушка.

— Выслушай меня! — взмолился он. — Раньше я думал… когда ты окончишь школу, а теперь готов ждать. Разреши только… когда-нибудь, через год, через два или три…

— Ничего я не разрешу, перестань!

— Разреши, Ирма! — в отчаянии произнес Ээди. — Разреши просто думать, не отнимай у меня надежду…

— Почему я должна тебе врать? — спросила девушка.

— А если я сам этого хочу? Я пропаду, поверь, если не оставишь мне надежду. Если ты не станешь моей женой, то…

— Избавь меня от этого, Ээди! — вздохнула девушка и пошла.

— Выслушай, что я тебе скажу! — крикнул ей вслед парень. Она остановилась, но не обернулась, и он заговорил: — Знаешь, я уверен, Ирма, если ты будешь со мной, я стану другим. Брошу пить и покончу со всем, о чем люди судачат. Буду работать, буду думать о тебе.

— Настоящий мужчина думает о себе, — назидательно сказала Ирма.

— А я хочу думать только о тебе, — повторил он. — Я никогда не любил себя, люблю только тебя, Ирма. Тебя одну!

Но Ирму совсем не интересовало сейчас, любит ли Ээди ее одну, и она отказалась принять от него розу. И получалось, что завтра придет в гимназию с розой на груди только дочь торговца Казе, потому что первой ее девической привязанностью был сын аптекаря. И всю ночь она чувствовала, как растет и растет в ней любовь к нему, и грезила, как она одна из двадцати шести своих сверстниц появится с розой на груди.

Однако днем все обернулось иначе — не так, как грезила дочь торговца: с розой на груди пришла не только она, но и дочь хуторянина Вальве Кальм. И все твердили, что роза дочери торговца ничто по сравнению с розой хозяйской дочери. И Казе ощутила вдруг, как падают в ее глазах достоинства сына аптекаря, падают так же быстро, как возвысились ночью ее любовь, ее нежные чувства к нему. И она не могла сдержать слез, оплакивая это падение. Особь статья, если б она додумалась, что дело, пожалуй, не в сыне аптекаря, а в первой любви, которая до того хрупка и прихотлива, что не может выдержать даже состязания роз!

В великом своем отчаянии дочь торговца готова была поверить, что сын аптекаря мерзко надул ее: отдал свою лучшую розу дочери Кальма, а для нее выбрал какую-то дрянь, что впору бросить посреди дороги, под колеса автомобилей и крестьянских телег.

У Ирмы было свое мнение о прекрасной розе Вальве Кальм, и она могла ручаться, что оно самое верное. Роза Вальве по-настоящему была предназначена Ирме, но, поскольку она не взяла, Ээди отдал ее сестре — разумеется, чтобы позлить, подразнить Ирму: «Хоть ты и не любишь меня, а я тебя люблю. И ничего ты не поделаешь, возьму и приколю свою любовь вместе с розой сестре на грудь». Думая так, Ирма даже против своей воли ощущала, как что-то согревает ее, будто и в ее груди теплится любовь.

Но когда она с подругами вышла из школы, то увидела Ээди Кальма с велосипедом; он держал букет алых роз; ворот у него был раскрыт и грудь взмокла.

— Прости, я опоздал, не успел вовремя, — сказал парень и протянул розы изумленной девушке; в руке у нее был свернутый аттестат. — Я привез их тебе просто в шутку, посмотреть, возьмешь от меня или нет.

Сказал эти слова Ээди, и лицо его растянулось в какой-то жалкой, кривой усмешке.

— У меня нет настроения шутить, — сердясь неизвестно на что, ответила Ирма и даже не подумала взять протянутые розы; она пошла вслед за подругами. «Значит, не Ээди дал розу Вальве, он привез их только сейчас…» — решила она.

Едва она так решила, как Ээди проехал мимо нее и бросил свои розы к ее ногам. Ирма чуть не споткнулась о них.

Что же делать? Поднять розы? Нет-нет! Раз они брошены, пусть и лежат, Ирма не станет их поднимать. И она пошла.

Но, взглянув вслед велосипедисту, Ирма увидела, что он уже далеко и жмет на педали, не оборачиваясь, не пытаясь посмотреть, что происходит с розами.

Ирма остановилась. Может, все же поднять? Хотя бы одну, самую лучшую? Ведь Ээди сказал, что привез их просто шутки ради. А если и возьмет она их тоже шутки ради? Да, только шутки ради.

И Ирма вернулась, подняла розы с земли, чтобы выбрать самую красивую. Вот жалость — все они были красивы, Ирма не знала, какую выбрать, какие бросить. Она догнала подруг и, чтобы как-то выйти из затруднения, раздала их девушкам, оставив себе только одну.

Ирма не стала прикалывать розу к груди, чтобы избежать кривотолков. Вдруг Ээди узнает от кого-либо, что она подняла розы. Она просто держала одну в руке, как обычный полевой цветок, сорванный на обочине.

Одно дело, думала Ирма, держать цветок в руке, совсем другое — приколоть к белоснежному платью на груди; в груди — сердце, а в сердце — любовь. Да уж, в сердце непременно теплится любовь, если носишь алую розу на груди! Но никакой любви в сердце у Ирмы не было. Не было ее и у многих школьных подруг, однако ж все мечтали о ней. А Ирма даже не мечтала, или — вернее — если и мечтала, то о любви далекой и недосягаемой, что живет где-то в большом мире.

Всех интересовало, где же взяла свою розу Вальве Кальм, и дочь торговца это довело прямо-таки до слез. Кто подарил розу Вальве? Может быть, у нее какая-то скрытая любовь, тайный поклонник? Сама Вальве не раскрывала секрета своей розы, она только лукаво и торжествующе улыбалась, и ее подруги невольно решили: «Да, пожалуй, это скрытая любовь, только она может принести столько радости молодой девушке».

Велико же было их удивление и разочарование, когда в тот самый день загадка эта раскрылась самым земным и прозаическим образом. Радость окончания школы в конце концов обернулась печалью и вселила в сердца какую-то нежданную пустоту. Словно сговорившись, все оглянулись в сторону церковной ограды, за которой были обомшелые кресты и столетние надмогильные холмики. Девушки сошли с дороги и двинулись на кладбище — искать там утешения. Едва они дошли до ворот кладбища, как появилась горничная пастора и отозвала прейли Кальм — на два слова. Когда та отошла в сторонку и прочие медленно потянулись по тропе, все расслышали, как горничная чуть ли не в полный голос спросила у Вальве:

— Ну-ка, прейли, кто произвел больший фурор, вы или прейли Казе? Госпожа пасторша больно уж хочет это знать.

— Скажите госпоже пасторше, что роза прейли Казе ничто по сравнению с моей. Это так разозлило прейли, что — видите, она даже не пошла с нами, отправилась домой вся в слезах.

— Неужто? — удивленно воскликнула горничная. — Даже заплакала!

— Она, видно, думала, что роза будет только у нее, и вдруг — у меня тоже!

— Вот обрадуется наша госпожа, когда узнает это! — сказала горничная. — Ведь госпожа так любит свои розы, точно у них есть душа.