— Вам надо больше работать, — говорит хозяйка, нарушая царящую вокруг тишину, — тогда вы не будете так много думать о прошлом и настоящем.

— Работы у меня довольно, — отвечает Виллу.

— Я знаю, — говорит хозяйка, — но у вас должна быть своя работа.

— Все, что я делаю, когда-нибудь мне же и послужит, другого наследника в Катку нет, — замечает Виллу.

— Когда-нибудь, конечно, — соглашается хозяйка, — но ведь это будет «когда-нибудь», а что сегодня? Вам надо иметь свою усадьбу, у вас должны быть свои заботы, это ведь совсем другое дело. Отец ваш еще здоровый и крепкий старик, он долго проживет.

— Что поделаешь, — говорит Виллу. — Так уж сложилась жизнь, куда же мне теперь деваться, что затевать?

В ответ на это хозяйка Кырбоя произносит свои заветные слова, и Виллу, услышав их, вздрагивает:

— Возьмитесь за Кырбоя!

Виллу отвечает не сразу, он собирается с мыслями, напрягает весь свой ум, стараясь понять, что хочет сказать этим хозяйка Кырбоя.

— Вы говорили в яанову ночь о том, что следовало бы сделать в Кырбоя, — продолжает хозяйка, — так возьмите и сделайте все это. Хоть завтра же приступайте.

Хозяйка говорит сейчас тихо и серьезно; Виллу кажется, будто она говорит сейчас почти торжественно, даже голос у нее немного дрожит.

— Но ведь у вас есть Микк, — отвечает Виллу, — я знаю его, он молодец, работящий парень.

— О господи! — восклицает хозяйка. — Не знаю, глупы вы или бессовестны. Поймите же наконец: я предлагаю вам стать хозяином Кырбоя!

Так восклицает хозяйка и, отвернувшись, начинает плакать. Только теперь Виллу догадывается, что имела в виду хозяйка, когда предлагала ему хоть завтра же приняться в Кырбоя за то, о чем он, хмельной, говорил в канун яанова дня. Но и теперь он не находит, что ответить, а только смотрит на плачущую подле него хозяйку Кырбоя. И ему кажется, что это вовсе не кырбояская хозяйка, это даже не кырбояская барышня, а та самая девчонка, которая бегала с ним когда-то босиком по лесу.

— Вам не следовало бы так говорить, — замечает Виллу, — с таким калекой, как я, вам не следовало бы так говорить, мне и без того тяжело.

— Это, конечно, глупо, что я с вами заговорила, — обиженно, сквозь слезы, отвечает хозяйка, — мне бы надо было поступить с вами так, как тогда под большой березой.

— Да, уж лучше что-нибудь в этом роде, — соглашается с ней Виллу.

Оба умолкают. Хозяйка плачет, Виллу сидит и мучается. С противоположного берега озера доносятся звуки удаляющейся гармошки, ведь уже темнеет. На гладкой поверхности озера отражаются отблески вечерней зари. Где-то плещется рыба.

— Это вы должны были раньше предложить, — говорит наконец Виллу, — когда у меня и глаза и руки еще целы были. А теперь, посудите сами, куда я такой гожусь.

— Конечно, должна была раньше предложить, — соглашается хозяйка. — Должна была предложить еще тогда, когда я вам глаз выколола. Мне не следовало никуда уезжать, надо было остаться в Кырбоя и жить здесь все время. И, поверьте, я бы осталась, будь я уже тогда хозяйкой Кырбоя, видит бог, осталась бы. Я, наверное, предложила бы вам стать хозяином Кырбоя еще тогда, когда вы там, на болотной кочке, высасывали у меня из ноги змеиный яд. Потому что змея меня в тот раз вовсе не укусила, я просто притворилась, будто меня укусила змея и я страшно боюсь умереть. Мне хотелось увидеть, что вы станете делать, зная, как я боюсь умереть, хотелось увидеть, решитесь ли вы высосать яд из моей ноги. Вот тогда я и предложила бы вам стать хозяином Кырбоя, будь я сама его хозяйкой. Но тогда я не была хозяйкой, я ничем еще не была в те дни, когда играла с вами в лесу, а под конец, разозлившись, выколола вам глаз.

— Неужели правда, что вас тогда змея не укусила? — спросил Виллу.

— Такая же правда, как и то, что я сегодня предложила вам стать хозяином Кырбоя, — ответила хозяйка, поворачиваясь к Виллу.

— Но вы же показали мне красное пятнышко и даже каплю крови, — заметил Виллу.

— Я на колючку напоролась, — ответила хозяйка.

Виллу помолчал немного, стараясь заглянуть в темноте в блестящие глаза хозяйки.

— Как вы до этого додумались? — с недоверием спросил Виллу.

— Сама не знаю, — ответила хозяйка, — словно вдруг что-то нашло на меня. Помните, в тот день светило жаркое солнце, надвигалась гроза, у нас были полные корзины морошки, мы сперва ели ягоды, потом стали бросаться ими друг в друга, пока корзины не опустели. Ваша корзина опустела раньше, тогда вы отняли корзину у меня и продолжали кидаться ягодами. Я разозлилась, и хотя мне нравилось, что вы делаете, я все же решила вам отомстить. И когда мы стали наперегонки собирать ягоды — кто скорее наберет полную корзину, — я вдруг вспомнила, что дядя Оскар рассказывал однажды, будто при укусе змеи надо обязательно высосать яд. Я подумала: ладно же, вы выбросили из моей корзины всю морошку, так я заставлю вас высосать из моей ноги несуществующий яд. Небось не понравится! Вот так это и произошло.

— А я-то, дурак, сосал и сосал и потом долго сплевывал, ведь вы уверяли меня, что иначе я сам отравлюсь. Но скажите, неужели вам не было больно? — спросил Виллу хозяйку.

— Было, — ответила хозяйка, — но я терпела.

— Так вот оно что! — воскликнул Виллу, помолчав. — Теперь я понимаю, почему вы потом в озеро побежали.

— Вам следовало это сразу понять, тогда и глаз был бы цел, — сказала хозяйка.

— Не думаю, — возразил Виллу, — я, как видно, из породы невезучих. Если бы я сберег свой глаз тогда, то наверняка потерял бы его в другой раз, — например, на войне. А вместе с глазом, быть может, и жизнь.

— Вы говорите ужасные вещи! — воскликнула хозяйка словно в испуге, и Виллу показалось, будто она чуть-чуть к нему придвинулась. — Вы говорите о своих несчастьях так, словно вас преследует злой рок, от которого нет спасения.

— Как видите, мне и впрямь не удалось уйти от судьбы, — ответил Виллу.

— Вы можете уйти от нее, если захотите, — сказала хозяйка.

— Каким образом? — спросил Виллу.

— Я уже сказала, — ответила хозяйка.

— Не будем больше говорить об этом, — произнес Виллу, как бы опасаясь чего-то. — Прежде это было возможно, но вы еще не были хозяйкой Кырбоя, теперь вы ею стали, но во что превратился я?

— Вы и одним глазом видите достаточно хорошо, чтобы быть хозяином Кырбоя, а рука — это не столь важно; ведь в Кырбоя хозяину не надо работать на лугу или в поле, для него найдутся дела и поважнее, было бы лишь желание и умение ими заниматься, — продолжала хозяйка.

— Это только так говорится, — возразил Виллу.

— Что значит — только так говорится? — спросила хозяйка.

— Ведь в Кырбоя не только хозяин нужен, — сказал Виллу. — С обязанностями хозяина я, быть может, и справился бы, а вот другое…

— Что — другое? — спросила хозяйка, как будто не поняла, что Виллу хотел этим сказать.

— Хозяйке Кырбоя, кырбояской барышне нужен и муж, — ответил Виллу, — а для этого калека не годится.

— А если хозяйка Кырбоя хочет выйти за этого калеку? — спросила хозяйка.

— Ну, так калека этого не хочет, — ответил Виллу резко.

— Тогда другое дело, — проговорила хозяйка и, откинувшись к стволу сосны, снова заплакала.

— Не надо из-за этого плакать, — сказал Виллу, — я не совсем так выразился, но вы должны понять… Я хотел бы, да не могу…

— Почему? — спросила хозяйка.

— На это не так-то легко ответить, — сказал Виллу. — Посудите сами — что я буду за человек, если соглашусь теперь, калекой, жениться на вас? Я, может, только подвыпив пошел бы на это, но, протрезвев, схватился бы за голову. Мое время прошло. Вы сами видели сегодня — разве раньше со мной могло случиться что-нибудь подобное? Раньше в наших местах меня все боялись и уважали.

— Вы только о себе думаете, — заметила хозяйка.

— Не знаю, о ком я думаю, я поступаю, как умею, — ответил Виллу. — Но если вам так уж хочется, я наймусь в Кырбоя батраком, женюсь на Ээви, у нее от меня сын, наймусь в Кырбоя и стану делать все, что вы захотите. Так можно.