— Костер посреди поляны разведите, не то деревья попортите, — говорит он.
— Сегодня можете не опасаться, — отвечает Микк, — ветра нет, костер будет гореть как свеча, пламя прямо к небу взовьется.
Лена бегает как куропаточка, стан ее изгибается, точно ивовый прутик, а глаза так и сияют, так и сияют; они с хозяйкой несут веревки, фонарики, свечи и еще что-то, что должно взлететь к небу. Такого яанова огня она никогда не видела — ни здесь, ни в другом месте, ни до конфирмации, ни после. Поэтому, когда она перекидывается словечком с Яаном, нарядившимся сегодня в манишку и туфли, голос у нее сладкий, как мед.
Когда обитатели Кырбоя вышли из дому, у озера уже раздавались крики и визг; потому-то они и собрались так быстро, как говорится, впопыхах, что от озера уже доносились крики и визг.
— Народ уже сходится! — воскликнула Лена.
— Сходится! — отозвался Яан.
Хозяйкой овладела вдруг тихая грусть, ее словно и не радует, что с сегодняшнего дня она — хозяйка Кырбоя и впервые празднует свой день рождения в канун яанова дня. Она разговаривала с отцом, она слишком долго разговаривала с отцом о каткуском Виллу, который как одержимый взрывает камни на Кивимяэ, и это погасило в ней подлинную праздничную радость. Отец своими рассказами воскресил какие-то смутные тени, и они стали бродить по Кырбоя, точно живые существа. Бродила тень дяди Оскара, бродила тень его молодой жены, которая убежала из Кырбоя тайком, ночью, убежала в ливень и грозу, после того как схоронила на здешнем кладбище своего маленького первенца. Почему она убежала и что случилось после того, как и дядя, вслед за своей молодой женой, уехал из Кырбоя, этого Анна не знает, никогда об этом не слышала; лишь одно она помнит — ни дядя, ни его жена не показывались больше в Кырбоя; дядю Оскара две недели спустя нашли мертвым на кладбище, на могиле сына. Анна помнит также, что отец сказал о невестке, когда брат в первый раз приезжал с ней сюда, чтобы показать свою усадьбу. Он сказал, что эта женщина — не хозяйка для Кырбоя, слишком уж тщедушная, поет дома, а не в лесу, гуляет только по полю, на вересковую пустошь ни ногой, точно там обитают злые духи. Предсказание отца сбылось быстрее, чем можно было ожидать; Рейн и сам не предполагал, что слова его сбудутся так скоро.
Вот какие тени всплывали в сознании хозяйки Кырбоя, пока она вместе с Леной, то и дело вскрикивавшей от радостного возбуждения, собирала пестрые фонарики и свечи, длинные веревки и ракеты, чтобы идти с ними к озеру, к тому месту, где когда-то встречал яанов день дядя Оскар со своей молодой женой. Но вряд ли кто подозревал, что в сознании хозяйки всплывали тени прошлого, — она делала все для того, чтобы никто ничего не заметил. Да едва ли кто, и заметив, догадался бы, что с хозяйкой: кому было дело до теней прошлого Кырбоя! Возможно, они не взволновали бы и самого Рейна, ведь Кырбоя вытравило их из его сознания, оно, наверное, вытравило бы их и из сознания Анны, живи она все это время в Кырбоя. Только почти оглохшая и ослепшая Мадли, только она, пожалуй, поняла бы Анну, если бы жила тогда в Кырбоя, но она приехала сюда позднее, совсем недавно. К тому же ее не стоило принимать в расчет, она ведь не пошла к озеру на яанов огонь, она осталась сегодня сторожить дом. Все пошли, даже пастушонок, даже старый Рейн, а Мадли не пошла, осталась в Кырбоя за сторожа.
Когда все кырбояские подошли к озеру, здесь уже собралось порядочно народу — сколько именно, трудно сказать, потому что на холме, в том месте, где предполагалось разжечь костер, стояло лишь несколько парней, тогда как остальные, главным образом женщины, пестрыми кучками бродили под соснами, оглашая рощу смехом, разговорами, криками и возгласами. С озера доносились удары весел, хохот парней и визг девушек — они визжали от страха, что лодка опрокинется, или от холодных брызг, которыми как бы невзначай обдавал их гребец.
Было слышно, как на холме сваливали вязанки хвороста, чураки, поленья, как гудела смоляная бочка, когда ее приколачивали к длинному шесту, для которого уже успели вырыть яму. Работник Яан прикреплял к жердине противень, хотя Микк уверял его, что это ни к чему, раз есть смоляная бочка и факелы. Но сегодня Яан не слушался Микка, своего старшего, — ведь здесь, на празднике, Микк ему не указчик. Яан упрямо прилаживал к жерди противень, не обращая внимания на то, что ему говорили. У него были свои планы, о которых не знал никто, разве что одна Лена — ведь она понимала Яана лучше, чем кто бы то ни было. Лена знала, что Яан воткнет жердь с противнем на корме лодки, словно собирается в пору весеннего половодья лучить рыбу на заливном лугу; Яан воткнет жердь с противнем, зажжет факелы и поплывет по озеру вместе с гармонистом и Леной, прихватив с собой еще кого-нибудь из парней и девушек. Озеро сейчас точно зеркало, но когда лодка поплывет, оно покроется рябью, от движения лодки огонь на противне запылает еще ярче, и его отблески, отражаясь в воде, будут казаться завитками кудрей, погруженных на дно озера. Сам Яан не увидит этого, когда будет плыть с огнями по гладкому как зеркало озеру, но стоящие на берегу увидят, увидит и молодая хозяйка Кырбоя, празднующая сегодня тайно от всех день своего рождения; она увидит, как кто-то разбрасывает по дну озера свои сверкающие кудри, пока Яан гребет, Лена напевает и заливается гармонь — трехрядка лыугуского Кусти.
Не успел Яан сесть за весла, как среди растущих на холме сосен затрещало пламя: то Микк сунул пучок горящей соломы в ворох сухого валежника. Чуть больше времени понадобилось на то, чтобы установить смоляную бочку, — она запылала уже после того, как от костра взметнулись к небу первые языки пламени. При свете этих огней стало видно, что между соснами, обрамляющими площадку для танцев, была натянута веревка с прицепленными к ней бумажными фонариками, а вокруг площадки, нетерпеливо перебирая ногами, толпилась молодежь. Ведь пришли все, кого известил Яан, пришли даже те, кого Яан не извещал, пришли потому, что из вторых и третьих уст узнали, для чего Яан объезжал хутора на велосипеде. В толпе, обступившей костер, и молодежь и старики; многих хозяйка Кырбоя помнит еще с троицы, иные же ей совсем незнакомы, их она никогда прежде не видела, а если и видела, то давно успела забыть.
Все явились, все здесь, только каткуских нет, даже Виллу не видно. Нет и Ээви из Куузику, словно она сговорилась с каткускими не ходить на яанов огонь, если пригласит хозяйка Кырбоя. Но на самом деле Ээви не встречалась и не разговаривала с каткускими ни сегодня, ни вчера, она уже несколько дней не видела даже Виллу — ведь тот все свободное время воюет с камнями на Кивимяэ. Ээви работает в хозяйской усадьбе, отрабатывает дни за хибарку, а ее сына нянчит мать. Но в последние дни мать прихворнула, и поэтому в хибарке все вверх дном; Ээви, которая возвращается с работы только вечером, приходится по ночам заниматься хозяйством. Вот и сегодня она совсем заработалась и даже не думает идти в Кырбоя на яанов огонь. Когда она, вернувшись из хозяйской усадьбы, рассказала матери о приглашении кырбояского Яана, та ответила ей со вздохом:
— Какой тебе еще яанов огонь, твой яанов огонь уже в люльке. Пусть другие идут, пусть пляшут, пока до своего не допляшутся, — ведь раньше все равно не угомонятся.
Ээви и сама так считала — пусть другие идут, пусть пляшут, она останется дома, постирает детское белье, там приберет, тут почистит — в жизни без этого не обойтись. Так она и осталась дома, не пошла в Кырбоя на яанов огонь, хотя ее и пригласила молодая хозяйка.
Ээви казалось, что, загляни к ней сегодня вечером Виллу, она ни разу и не вспомнила бы про яанов огонь, про лодку, плывущую по кырбояскому озеру, про то, что на берегу заливается гармошка лыугуского Кусти и кружатся пары. Но Виллу что-то не торопится. Виллу заставляет себя ждать, словно он и в канун яанова дня засиделся на Кивимяэ подле своих взорванных и невзорванных камней. Лишь проработав до полуночи, да так и не дождавшись Виллу, Ээви начинает думать, что Виллу вовсе не придет, что причиной тому приглашение кырбояской хозяйки, которое ее работник развез по всей деревне, по всем хуторам. Утомившись, Ээви ложится спать, но и во сне ее донимают все те же мысли, и она не находит себе покоя. Она думает о каткуском Виллу, отце своего ребенка, думает о кырбояской барышне, теперь уже хозяйке усадьбы, и этим бессвязным мыслям нет ни конца, ни края, они давят ее, точно тяжелый кошмар.
