Зашуршала газета. Божурка аккуратно сложила ее и сунула под подушку. В газете была фотография водохранилища. Мать не должна видеть. Будет ругать, что опять думает о стройке. С тех пор как она сломала ногу, мать и заикнуться ей не давала о водохранилище. А девушка не могла не думать о стройке. Она привыкла к людям, к работе — ко всему. В несчастном случае виновата она сама: заговорилась, вот и попала в беду. Еще легко отделалась — могло случиться и худшее. Теперь, когда вернется, станет внимательнее. А работать будет не хуже Тани. Только бы опять взяли на работу. Она верила, что ее примут снова. Инженер Зарев так заботился, чтобы ее устроили в больницу, чтобы ее лечили лучшие врачи, и даже два раза навестил ее. И со стройки часто к ней заходили.

— Мама, я встану, похожу. Дай мне стул, я обопрусь.

Мать, не оборачиваясь, смотрела во двор, широкий, грязный. Чего только не было под навесом: дрова, корзины, топоры и тесло, кадушки, гнилые доски и мешки. Разве все это увезешь? А за ним огород, где они посадили фасоль, тыкву, кукурузу и картофель. Маленький огород, но им хватало на долгую зиму.

Девушка прильнула к другому окну. На улице толпились мужчины, женщины, дети. А люди все шли и шли. Они печально покачивали головами и вполголоса переговаривались. Машина, нагруженная доверху, медленно тронулась, забрызгав грязью собравшихся. Разозлившийся мужчина без шапки раскричался у самого окна.

Божурка отпрянула, отошла в глубь комнаты. Девушка знала, что ее ждет, если она заговорит о возвращении на водохранилище. Отец рассердится, может даже прибить ее. Но что бы ни было, она пойдет. Нога уже совсем зажила. Спиро — тот высокий опалубщик — все передает ей приветы. Даже сказал: «Если и с короткой ногой останется, все равно женюсь, только бы пошла». Немало девушек вышли замуж на стройке. Но она будет ждать Ганчо.

Мимо дома проехала телега, груженная черепицей. В нижней слободке уже стали разбирать опустевшие дома. Из соседних сел и городов приезжали сюда за строительным материалом.

Рядом с телегой бежал мальчик. Увидев толпу, он остановился и стал возбужденно рассказывать:

— Если бы видели! Разобрали дом тети Гины. Ничего не осталось. Только одна стена, и труба торчит. И ее сломают. Все увезли: двери, окна, черепицу.

Божурке захотелось плакать. То, что люди уезжали в другие села, не казалось ей таким уж ужасным. Страшнее было то, что разрушают дома. Вот так постепенно исчезает их село. И, если не придет вода, села все равно уже не будет. Но вода придет!

Шум усиливался. Мать выскочила на улицу и засуетилась около вещей. Она пыталась помочь, но больше мешала.

— А нельзя ли было, раз уж переселяться, так всем вместе и поближе к селу?

Но охать да ахать было некогда. Грузовик уже въезжал во двор по упавшему забору.

Хозяин и двое его братьев стояли на машине и принимали вещи. Соседи помогали выносить все, что осталось в доме. Женщины ходили по опустевшим комнатам и сокрушенно качали головами:

— Не могу узнать их дом: то ли он, то ли нет.

— Через несколько дней ты и своего не узнаешь.

У дома две подруги утешали девушку, которая плакала, закрыв лицо фартуком.

— Не нужно, сестрица! Может, там еще лучше будет!

— Я не об этом, — всхлипывала девушка. — Где меня будет искать Добри, как вернется из армии?

И девушка снова спрятала голову в фартук.

Хозяйка суетилась по двору среди вещей: стол, стулья, большая лохань, огромная корзина и рядом маленькая с бердами от ткацкого станка. Но она их даже не замечала, а шарила в грязи, собирая раскиданные щепки.

— Возьми, возьми, — сочувственно сказала соседка — там придется на килограммы покупать.

— Ох не вижу, что и беру. Голова в огне. Ведь все вот этими руками нажито.

Муж крикнул ей, спрыгнув с грузовика:

— Хватит подавать эти щепки! Столько вещей остается, а она с мусором возится. Давай по порядку. Сначала большое ведро и корзинку с посудой. Стол положим сверху, на дрова. Давай колья. А ты что согнулась, как верба? — крикнул он дочери. — Тебе делать, что ли, нечего? Третий грузовик нам не дадут. Надо, чтобы все поместилось.

Тут женщина увидела, что новый медный казан, купленный после свадьбы младшего сына, еще не уложен. Подавая его, она взглянула на сноху, принимавшую вещи на грузовик. Та прижала к себе казан и зарыдала.

— Не горюй, Калина, — сказала ей золовка, — через неделю и мы поднимемся, да только помогать нам будет уж некому.

— Вот-вот, теперь-то всем помогаем. А мы, последние, как справимся одни? Говорю мужу — давай собираться, чего ждать? Другие уж на новых местах устроились и забыть успели, что переселялись.

Грузовик тронулся, освобождая место. Во двор въехала вторая машина, и погрузка продолжалась. Мотовила и трости были связаны толстой веревкой. В корзине хрюкал поросенок. Другой путался у всех под ногами.

Хозяин спрыгнул с машины и пошел посмотреть, не забыто ли что под навесом. Вот на крючке висит торба для овса. И фонарь остался на гвозде, вбитом в балку. Сколько раз ходил он с этим фонарем поглядеть скотину, сколько раз снимал и вешал эту торбу. А теперь? Коня продал две недели назад, а торба? Зачем она в Софии? Он стоял, глубоко задумавшись. Ему казалось, что он не испытывал такого горя, как теперь, даже когда коня продавал. Руки его бессильно повисли вдоль тела.

— Стоян, поехали, шоферы опаздывают, — раздался чей-то голос.

Стоян как-то сжался, снял торбу и медленно вышел.

— Пойдем, жена…

Оба направились к машине. В эту минуту показалась старуха. Она торопилась что было сил. В руках сжимала каравай хлеба, но даже не догадалась завернуть его. Старуха шла неверным шагом, глядя прямо перед собой и что-то шепча. Она подошла к грузовику и остановившимися глазами поглядела на груду вещей. Губы ее дрогнули, она растерянно оглянулась и увидела дочь.

— Доченька, неужели ты уезжаешь из села? Доченька, доченька-а!..

Этот протяжный крик, рвущийся из глубины души, потряс всех. Женщины смахивали слезы, мужчины нахмурились, склонив головы.

Старуха причитала в полный голос:

— Неужто ты не могла подождать, дитятко? Куда же ты денешься? Неужто забыла, что здесь родилась, выросла, здесь замуж вышла, детей родила? Куда ты едешь, где я тебя отыщу, когда увижу? Среди каких людей доведется жить, скажет ли кто доброе слово? Сестра-то едет совсем в другую сторону. А я с кем останусь, где свою голову приклоню? Почему ты не подождешь? Может, и не построят это проклятое водохранилище. Все ведь тебя корить будут, что первая уехала из нашего села. Будь проклята эта стройка, чтоб ее водой размыло, громом поразило! Может, не стали бы строить.

Женщины обнялись и плача опустились на порог. Никто не решался позвать Стояницу в машину. Только Вуто, который уже давно пронюхал, куда ветер дует, вмешался:

— Ничего, бабушка Анна, только живым быть, а там поглядим. Пусть выстроят это водохранилище, всем будет польза. На пароходе поплывем по нему и тебя возьмем, — сказал он, покручивая тонкие усики.

Женщины прикрикнули на него, а старуха опять запричитала:

— Вуто, уж хоть ты бы помолчал. Чтоб у тебя язык отсох! Ведь это ты все говорил: «Не бойся, бабушка Анна, ничего им не построить». Обманывал ты нас, чтоб мы вовремя не могли обдумать, что делать, куда переселяться. И как тебя только земля держит! Нам говорил одно, а сам подрядился на строительство на своей телеге камни возить. Все тебе денег мало! Ты их даже из камня умеешь делать. Чтоб тебе удачи в жизни не видать! Чтоб тебе сквозь землю провалиться!..

Вуто смутился, отошел и направился вниз по улице. Шоферы включили моторы. Машины дрогнули, вещи покачнулись и заскрипели. Стояница поднялась, взяла руку матери и поцеловала.

— Прощай, мама. Пока ты здесь, я приеду, посмотрю, как ты.

Женщины подошли ближе, обнялись. По исказившимся от горя лицам текли слезы. Потом все заговорили разом, что-то наказывали, но в этом общем шуме ничего невозможно было разобрать.