— Да то правда, что здесь копают.

— А я знал это, — гордо ответил Гошо. — Бай[1] Злати давно мне рассказывал! Он работает внизу, где будет озеро. Потому я тебя сюда и позвал.

— А ведь батя не велел нам пасти тут овец: наверху взрывают. Может овец камнями убить. Если он узнает, что мы были здесь, — держись!

— А где же они?.. Божурка, нет их. Разбежались.

— Кто? — рассеянно спросила девушка.

— Да овцы!

— Ай-ай-ай!

И оба бросились в заросли кустарника на противоположном склоне. Мальчик прибежал первым и, чтобы остановить барана-вожака с колокольчиком, бросил перед ним куртку.

Собрав стадо, Божурка с братишкой вернулись на прежнее место.

— Гляди-ка, Божурка, и девчата копают!

— Ишь ты, в штанах, как парни. Даже тачки возят. Мы, когда работали на холме, не нагружали их так сильно.

Мальчика заинтересовало другое.

Парни дружно налегали на длинный железный прут, подсунутый под обломок скалы, но никак не могли сдвинуть глыбу. Какой-то юноша взобрался на соседний уступ, замахнулся киркой, стараясь отколоть еще немного.

— Упадешь. Обвяжись!

Ему бросили веревку. Паренек обвязался вокруг пояса, спустился пониже и, едва удерживаясь на одной ноге, продолжал свое дело.

Гошо, как зачарованный, подвигался к той группе. Тянул за рукав и сестру. Мимо них пробежал бригадир, вывалил из тачки землю. Божурка вздрогнула и отшатнулась.

— Эй, девушка! — задорно крикнул парень. — Хватит смотреть, иди-ка помоги!

— Божурка, — прошептал Гошо, — спроси их, что тут делается.

— Почему же не спросить, — приободрилась девушка. Но голос ее был так тих, что парень ничего не расслышал. Она провела рукой по лицу, словно это могло помочь ей собраться с силами, и повторила вопрос. Парень засмеялся.

— Как, разве вы не слыхали? Водохранилище будет. Нижнее шоссе затопит, а мы строим новую дорогу. Теперь тут будут ездить.

Брат с сестрой переглянулись. Но не успели они вымолвить и слова, как послышался резкий свисток и стайка парней и девчат пробежала мимо них. Кто-то крикнул:

— Бегите, сейчас взорвется!

Растерявшись, они не двигались с места. Какая-то девушка схватила Божурку за руку, и только тогда они с Гошо побежали.

— Прячьтесь, прячьтесь!..

За скалой столпились рабочие. Они возбужденно переговаривались.

— Когда-нибудь будете рассказывать, что жили на дне озера, — сказала девушка, притащившая Божурку.

— Неужто правда? А где ж мы тогда будем пасти овец? — воскликнул Гошо.

— А где мы будем жить? — добавила Божурка.

Рабочие дружно рассмеялись.

— Смотри-ка, о чем печалятся! Разве мало других мест?

— Да разве есть что-нибудь лучше?

На своем коротком веку Божурка не видела еще ничего, кроме своего села, и не могла понять, отчего засмеялись эти горожане. На ресницах ее повисли слезинки. Тоненькая девушка обняла Божурку и стала утешать, как ребенка, поранившего палец.

— Конечно, село у вас красивое, но ведь и в других селах не хуже. Не оставят вас так. Глядишь, еще софиянкой станешь.

— Как это? Переселимся в Софию?

— А почему бы и нет? Ведь вам заплатят. Можете и в Софии купить себе дом.

— А вы из Софии? — спросила Божурка.

Грохнул взрыв, за ним другой. Кто-то считал: «…девять, десять, одиннадцать…»

Едва взрывы прекратились, все побежали к рабочей площадке.

Только Божурка и Гошо продолжали стоять как вкопанные. Гошо опомнился первым.

— А овцы! Вдруг их убило?

Они бросились на розыски. Одна косматая овца от страха забилась в кусты и теперь никак не могла выбраться. Другая прихрамывала — ее ударило осколком скалы.

Ох, и достанется же им от отца! Они собрали овец и погнали назад. Вскоре добрались до шоссе у реки, того самого, что уйдет под воду.

— Божурка, а когда тут все затопят, где же мы будем ходить?

Девушке хотелось расплакаться от досады — она тоже ничего не понимала. Но все-таки она сказала:

— Глупый ты, глупый! По новой дороге теперь будем ходить.

— Так ведь и села не будет?

— Как это не будет? Оно же там.

— Но сказали, что и его затопит.

Мальчик не дождался ответа и до самого дома не произнес больше ни слова.

Молчала и Божурка. Этот взрыв, уничтоживший огромную скалу — а сколько раз сидела она на ее вершине, стерегла овец, учила уроки, — взбудоражил ее душу. Значит, она больше не будет пасти овец. Это хорошо. Надоело ей каждое лето скитаться по горам. Она была первой ученицей и хотела учиться дальше. Отец не позволил. А что если и она станет работать, как те девушки, горожанки? Как у них весело! Но разве возможно, чтобы ее отец и мать жили в городе? А скот? Их овцы — лучшие в селе. Только бы отец не заметил, что овца хромает. Та, с двойной меткой на ухе.

У забора, недалеко от калитки, дед Стоил разговаривал с их отцом. Божурка скорее юркнула в дом, пока ее не заметили. Гошо, загнав овец в кошару, подбежал к отцу. Возбужденный всем виденным, он забыл, что не следует рассказывать, где они были. Мальчик заговорил торопливо и громко. Нельзя было понять, рад он или только удивлен.

— Отец, скоро выроют озеро, затопят наше село. Уже копают, своими глазами видел. Ты бы знал, какие скалы рушат! Ломом и веревкой. И взрывают.

— Замолчи! — рассердился отец. — Не твоего ума дело. За овцами лучше смотри. И чтоб не смел туда ходить — прибью! Слышишь?.. Скажи матери, что я схожу с дедушкой на площадь, побалакать. А Божурка вернулась? Уже темнеет…

Гошо убежал. Собеседники некоторое время молчали, думая каждый о своем. Потом Петрун обронил:

— Нет больше нам жизни, дедушка Стоил. Кончено.

— Не горячись, Петрун. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. И раньше приезжали к нам инженеры — немцы, мерили, даже копали. Помню, еще после Балканской войны это было… Хотя нет, должно быть, после европейской…

— И даже еще позже, дедушка Стоил. Не помнишь? Лет пятнадцать-шестнадцать назад. Божурка только родилась. И тогда мерили и копали. Даже домик построили.

— Верно. На моем поле еще какую-то треногу взгромоздили. Сказали — для измерений.

— Как же, помню. Выйдет, не выйдет, а все кому не лень приходят, мерят да болтают. Тогда казалось, что все это пустое, а вот теперь — другое дело.

На площадь вела кривая улочка, грязная, как во время всякого половодья. Дед Стоил не опирался на свою палку, а только мерил ею глубину прибывающей воды, прежде чем осторожно ступить на следующий камень или бугорок.

Уже вечерело, и село оживилось. Люди возвращались с поля, многие шли на площадь. Пахло навозом, влажной землей и гнилыми сливами.

Дед Стоил говорил медленно, словно хотел самому себе объяснить положение вещей:

— Говоришь, другое дело? Чего там — другое! И теперь поковыряют землю, да и уйдут восвояси.

— Нет, не так. Был я месяц на земляных работах и опять думаю пойти. И деньжонок подзаработаю и погляжу, что там творится. Понимаю кое-что в этих делах. Работал несколько лет на железной дороге, имел дело с инженерами. Сейчас все по-другому. Слово у них с делом не расходится.

Время от времени собеседники даже останавливались, чтобы подробнее все обсудить. Увлеченные разговором, они не замечали, что за ними давно уже идет черноглазый мужчина в кепке и брюках из черной домотканой материи.

— Помнишь, когда они сказали, что внизу, в Шишковене, построят родильный дом, кто им верил? — продолжал Петрун. — А вот как сказали, так и сделали! Мы-то думали, это так, шутки, а вышло всерьез. И наши бабы теперь туда ходят.

— Теперь бабам только рожать! — подал голос мужчина в кепке.

Стоил оглянулся, недовольно поморщился:

— Вечно ты, Вуто, как из-под земли вырастаешь. А Петрун правду говорит.

— Держи карман шире, дед. Знаю я эти сказки, — ответил Вуто, и его черные глазки забегали по сторонам. — Наверно, скоро объявят выборы. Помяни мое слово. А как подходит такое, сразу сыплются всякие пустые обещания. Знаем мы это, не вчера родились.