— Гево и его компания смотрели косо, не очень-то им это нравилось. Чем больше ребят уходило, тем злее они становились. И однажды, Рач-джан, вот что случилось. Как вспомню, жутко становится. Этот Длинный и приходил, как раз когда Паргев нам рассказывал что-то о Ходах Сардара. И, как в тот день, посидел, послушал. Только Паргев кончил, Длинный подходит и говорит: «Чтоб с этого дня духу твоего тут не было, покажись ты мне еще на глаза, шкуру сдеру!» Ну, а Паргев за словом в карман не полезет. Дело дошло до того, что Паргев и говорит Длинному: «Катись-ка отсюда! Знаю я, что вы за фрукты, и ты и твой Гево! Вот расскажу о вас в милиции!» Только это и слышали, Рач-джан. Тут Длинный вытащил нож. Ребята вмешались, да поздно, нож уже торчал в горле Паргева. Ну, а мы молчали: «Кто пикнет, тому то же будет, все кишки наружу выпущу», — сказал Длинный, вытер нож и ушел. Наш Букашка-Микич оттого такой болезненный, чахнет он с того дня, ведь все на глазах его было…

Рассказ моего друга потряс меня. Я долго ничего не мог произнести, из глаз катились слезы.

— Ты теперь про Гево много знаешь, да и Гево знает, что ты все знаешь. Не серчай, Рач-джан, люди всякие бывают. Овика избили, тот и рассказал. Подальше держись, а то и тебя пришьют, как Паргева.

Вардан встал.

— Поздно уже, — горестно вздохнул он. — Ну, прощай, Рач. Гляди будь осторожен. — Потом, еле сдерживая слезы, добавил: — Микичу худо очень, хворает сильно…

Он больше ничего не сказал, убежал.

Вардан зря убеждал меня: теперь ни Длинный, ни Нытик-Гево не могли помешать моей дружбе с ним. Самое удивительное было то, что после разговора с Варданом я хорошо понимал, какая опасность угрожает мне, но тем не менее продолжал всюду искать моих друзей. Потерять Вардана, Шаво, Татоса, потерять Букашку-Микича, и все только потому, что Нытик-Гево и его подручные хотят сохранить в тайне свои злодеяния, — нет, я не мог этого сделать. История страшной гибели пионера не пугала меня, а приводила в ярость. И чего бояться этого Гево и его товарищей, за которыми, конечно, по пятам охотится милиция!

Я все подробно рассказал товарищу Сурену. Он внимательно выслушал меня и наказал:

— Ладно, ты только никому не говори, а все, что нужно, я сделаю.

Не знаю, подозревал ли о чем-нибудь Нытик-Гево, но на следующий день я увидел, что его мастерская закрыта, и на дверях висит огромный замок.

В нашем квартале никто бы и не обратил внимания на исчезновение жестянщика, если бы однажды Србун не доложила:

— Слыхала, сестрица Вергуш?

— О чем ты?

— Говорят, Нытик-Гево удрал в Персию.

— С чего это он?

— Не знаю. Говорят «кантрабанд» к нему возили, тайком торговал.

— Да ну, этот сморчок? — недоверчиво спросила сестрица Вергуш.

Эта недолгая беседа состоялась днем, а вечером по всему кварталу разнеслась весть о побеге Гево.

— Э-э, недаром говорится: «В тихом омуте черти водятся», — философствовал мой отец. — От такого всего можно было ожидать.

— По ночам к нему всё какие-то люди ходили, — говорил лудильщик Парнак, мастерская которого находилась рядом с мастерской Гево.

В пересудах, как ни странно, не принимали участия ни черный Арут, ни Газет-Маркар. Понятно, что и мы с товарищем Суреном помалкивали.

Итак, Гево исчез, и мне казалось, что вместе с ним исчезла и опасность, угрожающая мне. Я теперь с большим рвением старался отыскать Вардана, Шаво, Татоса и Букашку-Микича, особенно Микича — ведь Вардан сказал, что ему «худо очень».

Там, где обычно собирались беспризорники, они не показывались. Мне это казалось странным: ведь после нашей последней беседы Вардан, наверно, был уверен, что я не стану пытаться вновь встретиться с ними. Значит, их не было не потому, что они избегали меня. «Может, их изловили и отправили в детдом?» — думал я. Честно говоря, я очень надеялся на это. Но, подежурив дня три около обоих городских детдомов, я убедился, что среди их воспитанников нет моих друзей. Правда, я увидел там много бывших беспризорников, но с этими ребятами я не был особенно близок.

Не знаю, может, мои друзья оставили город, но зачем да и куда они отправятся? Кто из беспризорников покинет Кантар в это время года, Кантар, соблазнительнее которого не было для них места на целом свете? Удрали, но почему? Нытик-Гево сейчас в Персии, так зачем его дружкам убивать беспризорников?

Я бы так никогда и не разыскал моих друзей, если бы сами они не нашли меня.

Однажды, возвращаясь с работы домой, я заметил, что какой-то незнакомый мне беспризорник все вертится вокруг меня. Я остановился, он тоже.

— Чего тебе? — спросил я сердито.

— Так, прогуливаюсь.

— Ну и шагай себе.

Беспризорник вдруг спросил:

— Тебя Рач зовут?

— Ты откуда знаешь?

— Птицы начирикали.

— Ну, Рач. А что?

— А то, — он понизил голос, — что Вардан сказал: «Пусть вечером на церковный двор придет».

Я не успел его порасспросить хорошенько, мальчишка тут же исчез. Домой я пришел взволнованный. Вардан в городе? Хочет меня видеть? Значит, что-то случилось!

Невозможно описать, что я пережил на церковном дворе в ожидании Вардана. Страхи и сомнения одолевали меня. Но я и не ведал, что этот тревожный вечер сменит столь страшная ночь.

— Рач? — послышался шепот Вардана.

— Вардан!

— Тише. Слушай меня. Гево не удрал вовсе, в городе он, Арут его прячет. Говорят, ты милиции сказал. Зря это, теперь тебе жизни не дадут, берегись!

— Ну, а как ты? — спросил я, переборов страх.

— Я… Ну что я, что со мной может случиться?

— Вардан!

— Чего?

— Почему вы в детдом не идете?

— Не знаю. Овик и Пап не хотят.

— Почему?

— Длинный грозился да еще… — он вздохнул, — да еще Микичу худо.

— Что с ним? — спросил я.

— Не знаю, лежит без сознания, — сказал Вардан.

— Да что ты говоришь!

— Вот те крест! Боюсь, не выживет.

— А где он сейчас?

— У нас, — уклончиво ответил Вардан.

Помолчали. Потом он сказал:

— Ну, берегись, Рач-джан. Я пошел.

— И я пойду с тобой, — решительно сказал я.

— Спятил, что ли? — испугался Вардан.

— Пойду, будь что будет.

— Нет, Рач-джан, бога ради, нет…

Но Вардан уже не мог меня убедить. «Микичу худо. Ночь черная, как смола, на улицах ни души, кто в этой темени разглядит наши тени?» думал я.

— Пойду, непременно пойду.

И мы пошли. Он шел впереди, а я бесшумно следовал за ним до тех пор, пока мы не вышли по узеньким улочкам из города и не вошли в Норкские сады. Убедившись, что нас никто не преследует, пошли рядом.

В одном месте Вардан остановился:

— Тут абрикосы есть хорошие, отнесем парочку Микичу.

Я и оглянуться не успел, как он уже вернулся, и я услышал рядом его голос:

— Пошли.

Мы шли по ущелью. Внизу, дивясь сама себе и своей силе, хвастливо перекатывалась по камням маленькая речушка, нарушая безмятежную тишину ночи. В этой части ущелья не росло ни единого деревца, ни одного кустика. Когда-то здесь была каменоломня.

Вот где нашли себе убежище мои друзья! Вардан сказал, что об этом месте не знают даже Овик, Пап и Татос.

— Нагнись, — прошептал мой товарищ, проскользнув в щель между камней.

Мы на четвереньках проползли в узкую сырую пещеру. На выступе стены мерцала коптилка, а под ней, на старом карпете, почти голый лежал Букашка-Микич. Узнать его было невозможно. Глаза закрыты, нос заострился, лицо пожелтело и сморщилось, а на тело просто страшно смотреть.

Возле больного стоял кувшин с водой, а рядом сидел Шаво и то и дело прикладывал к груди Микича тряпку, смоченную водой.

Когда я вошел, Шаво слегка улыбнулся:

— Горит весь. — И обратился к больному: — Микич-джан. Эй, Микич, глянь, кто пришел! Рач это, Рач.

Но Микич уже никого не узнавал.

От его худенького тельца и от мокрой тряпицы поднималась испарина. Он и вправду горел, вернее, уже сгорел, как тоненькая лучинка, которая, обуглившись, еще сохраняет в себе тлеющую искру.