Мы, конечно, очень обрадовались.
Целый день гостили у тетки и только в воскресенье вечером вернулись домой.
Отец сидел на своем стульчике и латал туфлю. Он был непривычно весел. Мать стирала в углу. В такие дни она очень уставала и становилась раздражительной. Но сегодня и у нее было хорошее настроение, она улыбалась и была ласкова с нами. А когда я, пользуясь хорошим настроением родителей, заикнулся о новых носках, мать охотно согласилась:
— А как же! Свяжу, родненький, свяжу.
В последнее время парон Рапаэл стал часто захаживать к нам. И вообще, он стал очень любезен почти со всеми. Как-то даже сказал Мариам-баджи:
— Не обижайся на Грануш, сестрица, ведь она женщина, а у женщины, известно, волос — длинный, ум — короткий.
При встрече с Рапаэлом отец уже не стеснялся, улыбался и разговаривал с ним как равный.
Такая перемена в отце была мне непонятна. Непонятны были и слова, как-то сказанные им матери:
— Хорошо, что так вышло, жена, а то в долгу быть — что гору нести.
СТРОИТЕЛЬСТВО НОВОЙ ШКОЛЫ
Кофейня черного Арута вновь бурлила и клокотала, как кипящий котел.
Вот уже несколько дней новая весть волновала жителей квартала, и каждый из них воспринимал ее по-своему. Жестянщики без особого интереса отнеслись к ней — казалось, их вконец оглушил бесконечный грохот мастерских, — но остальные обитатели квартала, в особенности хозяева различных лавчонок, расположенных вокруг кофейни черного Арута, и мастеровые вроде моего отца проявляли живой интерес к этой новости.
Особо любопытствовали также бывший генерал, ныне школьный бухгалтер Алагязов, лысый Пион, отец Остолоп, керосинщик Торгом, наш сосед Хаджи, дголчи Газар и Другие.
Отец мой опять хворал; лежа в постели, обложенный подушками, он пил липовый чай. А последние новости приносили ему соседи.
— Э-э, знал бы ты, Месроп, что говорят в кофейне! — поблескивая глазами, говорил Газар.
А в кофейне говорили вот что.
Месяца два назад на церковном дворе объявились какие-то люди. Они измерили двор и ушли, оставив на стенах церкви и на деревьях, росших во дворе, какие-то непонятные отцу Остолопу знаки. Поначалу отец Остолоп не придал этому особого значения, но постепенно, как он сам рассказывал генералу Алагязову и остальным, «дело стало принимать дурной оборот». Однажды отца Остолопа вызвали в горсовет.
— Пригласили меня войти, благословенный, — обращаясь к генералу Алагязову, рассказывал он, — и какой-то человек сказал: «Садитесь, гражданин святой отец». Сел. «Гражданин святой отец, говорит, наше правительство решило отобрать половину церковного двора». — «Благословенный, говорю, правительство всемогуще». — «Гражданин святой отец, говорит, отбираем, чтобы построить школу». — «Благословенный, говорю, спокон веков при монастырях бывали школы». Он засмеялся: «Сначала построим школу, говорит, а потом, может, и церковь закроем». Тут я призадумался.
Отец Остолоп рассказывал эту историю в кофейне черного Арута, где демонстративно отказывался от спиртного и пил только черный кофе.
Я и Чко случайно оказались возле кофейни и теперь охотились за каждым словом, долетавшим из открытой двери вместе с густым паром.
Выслушав рассказ отца Остолопа, генерал Алагязов загадочно помолчал и поднял палец. Сидевшим с ним за столом Хаджи, Рапаэлу и двум незнакомым персам (а также мне и Чко) стало ясно, что бывший генерал собрался держать речь.
— Уважаемые, — начал он, — святой отец, необходимо поощрять данное мероприятие нашего мудрого правительства. Мы — воины нашего правительства, солдаты, — он повторил это по-русски, — и необходимо, чтобы мы подчинились нашему правительству, как солдат своему командиру. Хорошо говорят русские: наука есть свет. — Это он тоже сказал по-русски.
— Что?
Он перевел:
— Наука есть свет… и прочее…
Отец Остолоп помрачнел. Было видно, что не это он ожидал услышать.
— Да-с, — продолжал Алагязов, — просвещение — дело благое… и прочее. Я теперь работаю в школе и знаю, да-с…
— А церковь, благословенный?.. — прервал его отец Остолоп.
Генерал промолчал.
— В квартале откроют еще две кооперации, — сказал кто-то из сидящих за столом.
— Промкооперации, да-с, — озабоченно ответил Алагязов и, обращаясь к отцу Остолопу, спросил его: — Святой отец, государственный человек так и сказал — школа?..
— Школа, благословенный, школа.
И тут, неизвестно почему, генерал Алагязов рассвирепел:
— Не верьте, уважаемые, людской лжи, тьфу!.. А злые языки говорят, будто не школа, а казармы… и прочее.
— Как это так? — вскочили собеседники.
— Да-с, глупости… Будто соседняя Турция… Будто вообще надо быть готовыми… и прочее. А выходит, что школа, да-с.
Генерал Алагязов вышел из кофейни. У нас сразу пропал всякий интерес к прославленной кофейне «Наргиле». Вскоре поднялись и Рапаэл с отцом Остолопом, а наш сосед Хаджи, с неохотой уплатив черному Аруту за всех, зашел в цирюльню Симона поиграть в нарды.
Я и Чко пошли домой. А в это время весь квартал уже облетела новость о казармах.
На нашем дворе Србун, собрав вокруг себя женщин, уговаривала их:
— Запасайтесь сахаром, мыла и сахару не будет. Турки и инглизы подходят, в городе солдат полно.
— Ну что ты мелешь, глупая баба! — взорвался Газар.
Наконец наступило утро, когда на церковном дворе появились рабочие. В тот же день в школе состоялся митинг, на который пришли все: и учителя, и ученики, и родители…
Заведующий школой товарищ Смбатян с балкона второго этажа произнес речь:
— Товарищи, мы уже не нищая страна, как прежде. Нет. Теперь мы можем многое сделать для того, чтобы нашему народу жилось еще лучше, чтобы он стал культурнее. Здание школы, как вам известно, старое, тесное. И горсовет решил построить в нашем квартале новую, большую школу…
Товарищ Смбатян рассказывал о чудесах, которые произойдут в ближайшие годы: о кинотеатрах, школах, больницах, о жилых домах, которые украсят главную улицу города. Речь его время от времени прерывалась аплодисментами и восторженными возгласами собравшихся. Моя мать не аплодировала и не восторгалась, она слушала так же внимательно, как и все, но я видел по ее глазам, что она не верит словам товарища Смбатяна.
— Да здравствует наше государство, да здравствует наша школа! — закончил товарищ Смбатян.
В это время в шуме аплодисментов послышался женский голос:
— Чего же говорят, что не школа будет, а казарма…
Воцарилось молчание. Стоявшие на балконе учителя изумленно переглянулись, но тут выступил вперед школьный бухгалтер, бывший генерал Алагязов.
— Позвольте, — обратился он к заведующему, — позвольте, — и начал речь: — Не верьте, товарищи уважаемые, не верьте, враг распространяет эти слухи, да-с… и прочее… Многоуважаемый товарищ Смбатян уже сказал, да-с: никаких казарм, а обучение и прочее…
Алагязову аплодировали. Вскоре он затерялся в толпе учителей, а вожатый товарищ Аршо еще раз ясно и понятно объяснил, что́ будут строить и для каких целей.
— Верно говорил товарищ Алагязов, — сказал он, — слухи о казармах распространяет враг.
При этих словах бывший генерал вновь показался у перил балкона. Лицо сияло, он шевелил губами, слов его не было слышно, но я и Чко могли поклясться, что он сказал: «Да-с… и прочее…»
Церковный двор прорезали рвы под фундамент, были заложены первые камни новой школы. И вдруг выяснилось, что отец Погоса, керосинщик Торгом, еще и каменщик. Он приступил к новой работе со словами:
— Наконец-то я избавился от этого вонючего керосина!
ПОЖАР
В конце ноября выпал первый снег, а в декабре уже стояла настоящая зима.
Теперь мы катались на самодельных санках, лепили снежных баб и вечерами возвращались домой такие промокшие и усталые, что, позабыв о вечернем чае, кое-как раздевшись, ныряли в постель.
Дверь и окно нашей комнаты наглухо законопатили разным тряпьем. У нас и так было тесно, а теперь прибавилась железная печка, которая то накалялась докрасна — и тогда в комнате дышать было нечем, то остывала — и в трубу тянуло холодом с улицы.
